Он моргает на меня. "Но ты... ты раньше ненавидел меня. Иногда я все еще думаю, что ненавидишь".
Здесь я должен действовать очень, очень осторожно. Если я признаюсь ему - самому себе - в правде, это соглашение, которое я предлагаю, будет полностью исключено. Если я признаюсь, как чертовски много я чувствую к Оливеру Бергману, когда обещаю трахнуть его до бесчувствия и удовлетворить эту хищную жажду между нами без единой капли эмоций, он закроет эту тему, и на то есть очень веские причины.
Потому что если он узнает, что я чувствую, это даст ему разрешение чувствовать это тоже. И это именно то, что он просил меня пообещать не делать с ним, что я не буду делать, когда узнаю, чем это закончится. Я уйду. Он будет жить. Счастливо. Без меня.
"Я никогда не ненавидел тебя", - тихо говорю я ему, не отпуская руки, нуждаясь в том, чтобы он услышал меня, понял, поверил мне.
"Тогда, если не ненависть, то что было последние два года, Хейз?"
Я смотрю на него, зная, что не могу сказать ему, о чем я думаю: Я делал все возможное, чтобы не оказаться там, где мы сейчас - ненавидя тебя за то, что ты имеешь, и в то же время страстно желая того, кто ты есть, страдая по человеку, который приобрел все, что я собираюсь потерять, желая тебя больше, чем я хочу свой следующий вздох.
"Я ненавидел то, что чувствовал рядом с тобой". Это неполная правда, но это не ложь.
"Аналогично", - отвечает он. "Но ты не видел, что я был засранцем".
"Не открыто, но ты нашел множество способов залезть мне под кожу. Ты просто делал это с улыбкой".
Он неловко отодвигается. "Я должен был как-то вернуть ее тебе".
"Да, но я не из тех, кто любит тепло и пушистость. То, что мне пришлось столкнуться с тобой, не добавило бы мне дружелюбия, особенно когда ты мне нравишься".
Его рот раздвигается. "Подожди, я тебя привлекаю..."
"С тех пор, как я, блядь, увидел тебя? Да."
И я обижался на тебя за это, я почти признаю. Я обижался на то, как ты был счастлив, как великолепен, молод и перспективен. Как ты был довольна, в то время как я был никем иным.
"Это раздражало до чертиков", - ворчу я. "И до сих пор раздражает".
Его рот искривляется. Слабый румянец окрашивает его щеки. "Но ты хотел меня. Ты терпеть меня не мог, но ты хотел меня. И до сих пор хочешь".
Я держу его взгляд. "Да".
Он прикусывает губу, глядя на меня. "Так что... это ничего не изменит. Та же динамика, что и всегда, профессионалы на работе. А когда мы дома..."
"Очень непрофессионально", - обещаю я ему.
Улыбка озаряет его лицо. Его румянец становится глубже. Затем он меняет выражение лица и протягивает руку. "Договорились".
Я смотрю на его руку, затем поднимаю взгляд, встречаясь с его глазами. Я отбрасываю его руку, хватаю его за рубашку и тащу его в свои объятия. "Я собираюсь поцеловать тебя".
Он кивает. "Я не против".
"Но сначала ты расскажешь мне, кто, блядь, вошел в твой дом, как будто он ему принадлежит, и поцеловал тебя первым".
"Мою щеку", - говорит Оливер. "Он поцеловал меня в щеку".
Я рычу, отводя его назад, пока он не упирается в стену, и я прижимаю его к ней. "Скажи мне".
Оливер перекатывает губу между зубами, затем говорит: "Не злись".
"Бергман", - предупреждаю я.
"Это был мой брат".
Я смотрю на него, чувствуя, что пол уходит у меня из-под ног. "Твой брат?"
Оливер изо всех сил старается не улыбаться. "И еще, в ту ночь, когда мы были на кухне, а женщина появилась возле моего дома? Это была моя сестра".
"Господи." Я провожу рукой по волосам, устанавливая дистанцию между нами. "Сколько у тебя гребаных братьев и сестер?"
Его улыбка побеждает, освещая его лицо. "Шесть".
"Шесть!" Я моргаю. "Еще шестеро бегают вокруг? Боже, помоги нам".
"Заткнись." Он хватает меня за рубашку и притягивает к себе. "Теперь ты чувствуешь себя задницей?"
Я смотрю на его рот, на улыбку, которая не уходит, которую я хочу целовать до тех пор, пока он не задохнется от головокружительного удовольствия, широкий от дикой несдержанности. "Немного", - признаю я.
"Хейс".
"Хм", - говорю я его рту.
"Здесь, наверху".
Неохотно, я перевожу взгляд с его губ на глаза. "Что?"
Его глаза ищут мои. "Теперь, когда ты знаешь, что это был мой брат, и твоя маленькая территориальная демонстрация была излишней, ты все еще хочешь, чтобы я..."
"Не трудись заканчивать этот вопрос, Оливер Бергман".
Он сглатывает. "Хорошо."
Я скольжу руками по его ребрам, по мощным, тонким мышцам его торса. "Я хочу тебя. И не смей спрашивать меня снова".
"Хорошо", - шепчет он. А потом он развязывает меня.