— У него что-то по теории надежности, так? — спросила Нина.
— И прочности, — добавил я. — И все это в применении к судовым двигателям.
— Надежности и прочности — это хорошо. Это даже замечательно, когда есть надежность и прочность.
Мне показалось, в эту минуту она думала о своем, и я не стал ничего говорить.
Мы допили кисель. Степка подмигнул мне и начал первый:
— Вот это обед!
— Да-а, всем обедам обед! — сказал я.
— Не обед, а второе чудо света!
— Даже не второе, а первое! — сказал я.
— Нет, второе, — возразил Степка, — потому что первое — сама Нина!
Сестра усмехнулась. Кажется, мы ей действительно доставили удовольствие.
Глава четвертая
Пляж у Петропавловской крепости был затоплен людьми. Одни лежали, другие сидели, третьи стояли у серой каменной стены; некоторые играли в волейбол, делали стойки на руках или толпились в очереди за лимонадом и мороженым.
Две Невы — Большая и Малая — с крохотными речными трамвайчиками на них; два моста — Строителей и Дворцовый — с разноцветьем транспорта и пешеходов; Зимний дворец на том берегу, фантастичные в своей ажурности дома над Невой; синее небо, синяя вода, синий прозрачный воздух… Все это показалось мне счастьем.
— Наш город! — сказал я, положив руку на Валечкину голову.
— И наши мосты! — ответила она. — И наши люди в нашей воде.
— И мы — наши! — рявкнул Степка и тут же спросил: — Где остановимся?
— Идем к стене, там больше солнца.
Навстречу нам шел серый упитанный кот. Горячий песок жег его лапы — он часто останавливался и поднимал то одну, то другую. И смотрел на окружающих так, будто спрашивал совета: продолжать ли ему путь по раскаленному песку или проникнуть в крепость и подремать под кустом?
Я уже хотел посоветовать ему второе, но котище развалился на песке, вытянул лапы, и мне даже послышалось, как он произнес басом: «Ах, благодать!»
— Тоже загорать пришел! — крикнула Валечка. Протянула руку, но погладить не решилась, посмотрела на брата.
— Бездомных котов гладить нельзя, — произнес Степан.
— А домных можно?..
Если бы у меня спросили, хочу ли я иметь такую сестру, я бы не задумываясь ответил «хочу»!
Мы стали устраиваться.
Прямо над нами, будто вырубленная в стене, каменная рамка.
«Бастіонъ Трубѣцкой. Одѣтъ камнемъ при императрицѣ Екатеринѣ II 1785 года».
Мы разделись и улеглись. Я закрыл глаза и слушал, о чем разговаривали Валечка и Степка. Их разговор, казалось, дополнял окружающий мир. Слова были осязаемыми — казалось, их можно потрогать… Счастливые слова счастливых людей…
— Там что? — спрашивала Валечка, показывая через Неву на Зимний.
— Эрмитаж.
— Музей?
— Да.
— Я в нем была?
— Тебя оттуда было не увести.
— Почему?
— Ты сказала, что там очень много собак.
— Да, помню, их там правда много. Я собак люблю.
— А я люблю живых. А нарисованных чего любить, какой толк?
— Они красивые…
Я перевернулся на спину, открыл глаза и стал смотреть в небо. Оно было уже не таким раскаленным, как в полдень. Кое-где появились круглые облака. Одно из них было похоже на двугорбого верблюда.
«А солнце? Какое оно?»
Сначала оно было большим. Потом стало уменьшаться, и я заметил, что не такое уж оно большое, а даже совсем маленькое — круглая темно-зеленая точка. И смотреть на эту точку было совсем не больно. Но чем дольше я смотрел, тем страшнее мне становилось. В этом было что-то лишнее, даже запрещенное. Я закрыл глаза и повернулся к солнцу спиной.
Но солнце осталось в закрытых глазах. Оно вошло в глаза и теперь нет-нет да и начинало светиться темно-зеленой точкой.
Я лежал и думал обо всем сразу. Я был виноват, что понадеялся на свои знания и экзамены в техникум пустил на самотек. Но почему я и отец разучились понимать друг друга? Почему раньше все протекало своим чередом, как протекает в природе: ночь сменяется днем, лето — осенью, тепло — холодом. И тут просто живи, что-то помни, а что-то забывай, учись, переучивайся, болей, поправляйся и так далее, до бесконечности, пока с твоего отца и с твоей матери, а уж потом и с тебя самого не посыплются желтые листья… При маме хорошо было, теперь не так…
А сколько и чего должен понимать человек пятнадцати лет? Как понимать?.. Я ходил в Эрмитаж и понимал: это красиво! Ходил в Зоологический музей и понимал: это красиво, но и страшно, когда вдруг под одной крышей соберут столько звериных трупов (на мой вкус, достаточно развесить по стенам музея рисунки и фотографии живых птиц и животных, а не выставлять их самих — мертвых!..). Ходил в школу и понимал: тут надо знать, тут тебя ждут с твоими знаниями. И не вздумай чего-либо не знать из того, что определено школьной программой, да еще для «данного» класса — это непрестижно, это осуждаемо, понукаемо и даже наказуемо. И это, наверное, правильно, потому что не в словах «не знаю», а в словах «хочу знать» нужно искать причину всех открытий, всего могущества человеческого ума… Почему отец топчется на месте со своей диссертацией? Не стеснялся же он говорить о себе: «У меня математический ум!» Значит, уверен в своих знаниях?.. Но прав ли я в своем, именно таком понимании отца? Может быть, нужно понимать только то, что он мой отец, что он кормит, одевает, учит; то есть не только дал жизнь, но и старательно поддерживает ее, чтобы она не угасла? Да, в таком понимании больше благодарности и уважения… И если что-либо и требовать, то не от него, а от себя, от себя! Проблемы-то у нас схожие: у него — с диссертацией, у меня — с техникумом… Не поступил, но это еще не значит, что я дармоед!..