Степка приблизил ко мне свое веснушчатое лицо, поморгал белесыми ресницами:
— Переживаешь? Я тебе верно говорю: давай в училище поступим, туда без экзаменов принимают.
«Хорошенькое дело, отец почти что доктор наук, а сын — пэтэушник!» — подумал я.
— Нет, Степа, не знаю. Ничего не знаю. Дома как-то…
— Живи у нас.
У меня даже сердце кольнуло — я представил, как весело и по-доброму жили бы мы у Степки. У них каждый день в радость. Будто другое солнце светит… Но я ждал Веру. Я не мог бы ее ждать нигде, кроме собственного дома. И Степке объяснил:
— У вас нельзя. Отец сразу явится.
Степка кивнул, соглашаясь.
Я повернул голову и увидел невдалеке девушку в голубом купальнике. А волосы у нее были такие светлые, что под солнцем казались серебристыми. Они падали на плечо и чуть-чуть вздрагивали — девушка смеялась. Она сидела, подставив к солнцу лицо, а руки расставила широко, и они тоже немного дрожали от смеха. Казалось, она была мне знакома. Я напрягал память, чтобы вспомнить, где я мог видеть ее. Не вспомнил. Потом началось совсем непонятное: в ее лице я обнаруживал черты Греты Горностаевой, Риты Лапиной и даже Веры…
И тут я увидел отца. Он сидел так же, как она, и у него от смеха тоже вздрагивали руки.
Я встал, хотел подойти к нему, но вдруг остановился. Впервые в жизни я почувствовал, что не могу подойти к своему отцу.
Наверное, долго я не сводил с них глаз, пока они сидели рядом, в одинаковой позе, почти прикасаясь друг к другу. Было ясно, что они вместе. Но я надеялся: встретились нечаянно, как старые знакомые, и расположились рядом. Может, работают вместе?..
Девушка подняла руку и стала сыпать отцу на спину песок. Она сыпала и смеялась, а отец смотрел то на ее руку, сыпавшую песок, то в ее глаза, и что-то говорил, и губы его шевелились, как при рапидной съемке, медленно и вяло.
Я поискал глазами Валечку и Степку. Взявшись за руки, они с трудом пробирались от реки сквозь лежавших и сидевших людей. Я пошел навстречу и предложил Степке перебраться куда-нибудь в другое место.
— Что случилось?
— Ничего, — буркнул я, чтобы прервать дальнейшие расспросы. Мы собрали вещи и поплелись дальше.
— Вы полежите, а я выкупаюсь, — сказал я и пошел к воде.
[вырван лист: стр. 35-36]
вушками в голубых купальниках, когда Вера в больнице, а сын повис между небом и землей?
Я разыскал Степку и сказал, что ухожу. И стал одеваться. А чтобы уход мой выглядел естественным, замычал песню, даже не песню, а так, глупость, — лишь бы не молчать. Я был виноват перед Степкой. Именно с ним нужно было поговорить о том, что я сейчас увидел. Но именно ему я не мог этого сказать — было неловко за себя, за отца. Не хотелось, чтобы Степка знал плохое о моем отце.
— Темнило ты, — сказал Степка. — Что случилось?
— Ничего… С чего ты взял?
— Вместе пришли, вместе и уйдем, — начал он подгребать одежду.
— Ну не уходите, — стала просить Валечка. — Только пришли, я еще ничего не успела!
— Оставайтесь. Я пойду один. Когда-нибудь расскажу.
Я пожал ему руку, подмигнул Валечке, закопавшейся в песок, и пошел вдоль стены. Можно было выйти на другую сторону пляжа, к Кировскому мосту, и не проходить мимо отца. Но я специально пошел здесь, чтобы еще раз удостовериться, что это он.
Да, это был он. Теперь они лежали спинами к солнцу — голова к голове — и рассматривали то ли журнал, то ли газету, отсюда было не видно.