Я с улыбкой и уважением взглянул на старуху. Но неужели весь старухин интерес заключен только в собаке? Неужели собака, да еще такая маленькая, может заслонить собой весь остальной мир?
— И что же, у вас, кроме собаки, ничего не было?
Старуха с каким-то испугом подняла на меня глаза и долго молчала. Наконец медленно, словно укоряя, покрутила головой.
— Память есть, мальчик. И все остальное было… Я ведь родилась в год первой мировой. Потом была революция, гражданская, разруха. Я работала много: и маляром, и чертежницей, и в военкомате. Блокаду пережила, мужа и сыночка Вовочку тут схоронила. Особенного счастья у нашего поколения не было, это правда, а остальное все было, как не быть? Мы свое дело сделали, дорогой, нам не стыдно. Теперь за вами слово.
Мне все больше нравилась старуха. Может, ей нужно с кем-то поговорить, отвести душу, и она выбрала меня?
Но тут появились контролеры. Внезапно, сразу из обеих дверей, и к тому месту, где я сидел, подошли вместе — трое мужчин и одна женщина: все в черной форме, в широких фуражках, а женщина — в беретике.
— У меня нет билета, — сказал я, вставая.
— Это мы и по глазам видим, — бесстрастно произнес мужчина.
— Придется уплатить штраф, — сказала женщина. — Фёд Фёдыч, выдайте квитанцию.
— У меня нет денег…
— Как это нет? Зачем тогда в электричку влез? Шел бы пешком. Так и норовят, понимаете ли, в государственный карман… Сейчас же освободи вагон. Фёд Фёдыч, выставьте на следующей.
Женщина была крупная, толстая. На самом кончике ее мясистого носа, нацелившись вверх, торчала родинка-бородавка. Она придавала лицу свирепое выражение. «Носорог, — подумал я, — тетка-носорог!.. Эта не пощадит».
— Что вы, милая, — заволновалась старуха с собачкой. — Нельзя же так. Ведь мальчик они еще. Школьник. Откуда у них?
— Вас, гражданка, не спрашивают, сидите и помалкивайте. Мы не где-нибудь, а на службе.
— Служить, милая, можно по-разному…
— По-разному служат дурные люди. А честные служат одинаково — честно!
Видно, собачонке в сумке стало жарко, потому что она вдруг гавкнула так громко, что женщина-контролер попятилась назад и недовольно сказала:
— Возят, понимаете ли… У других от работы руки сохнут, а этим только собак развозить. Блох развели — шагу не ступить.
Пока они там беседовали, Фёд Фёдыч взял меня под руку и повел к выходу. Поезд остановился.
— Далеко едешь?
— Не знаю, мне надо в онкологическую больницу.
— Это в Песочном, туда и пешком добраться можно — всего-то километров двадцать. Что значит для юного физкультурника?!
С грохотом закрылись двери. Электричка набрала скорость и, обдав меня горячим ветром, ушла.
Оказавшись возле расписания, я увидел, что следующий поезд будет только через полтора часа. Нужно было где-то убивать время. Вместе с небольшой стайкой людей я спустился по каменным ступенькам и пошел по улице: мимо почты, мимо газетного киоска, мимо столовой — куда глаза глядят. И вышел на берег какого-то озера.
Было жарко, и я обрадовался, что могу выкупаться. С пляжа уходили последние дачники. Я разделся на присыпанной песком скамейке и пошел в воду. По сравнению с невской она была словно специально нагретой, словно вместо дна здесь лежала горячая железная плита. Мне стало жарко в этой озерной, пахнущей рыбой и водорослями воде.
Я поплыл к красному бую, и на меня начал медленно надвигаться противоположный берег озера. Его далекое движение настроило меня на какую-то торжественность. Я плыл медленно, словно на параде, стараясь не шуметь и не делать лишних движений. И все повторял: «Верно говорят: нет худа без добра! Это верно говорят!..»
Перевернулся на спину и взглянул на пляж. Несколько человек суетились там, готовясь уходить. На пологий белый холм поднимались три женщины в цветастых платьях и ребенок в зеленых трусиках. Их босые ноги глубоко утопали в песке.
Подплыл к бую, потолкал его, немного повисел на нем, а затем нырнул в глубину и вынырнул почти у самого берега.
Выйдя из воды, я увидел двух мальчишек — они надевали ласты и спорили, кто кого обгонит. То есть спорил только длинный. И даже не спорил, а с полной уверенностью говорил: