Анна. Где это?
Свен. В твоем отделении. Что все кончится, когда у тебя появится ребенок, все. Но ты не должна так думать, а то все кончится уже сейчас.
Свен отпускает ее. Она поворачивается.
Анна. Ты это чувствуешь?
Свен. Я чувствую, что у тебя доброе сердце.
Анна. Я сяду.
Свен. Садись.
Они садятся.
Ханс (Свену). Ты хочешь сказать, что в жизни есть период, когда заводят детей. И есть другой, когда лежат в отделении для хроников.
Свен. Да, только это не одно и то же.
Ханс. Но это и так ясно.
Свен. Анна так не считает.
Ханс. Откуда ты знаешь?
Свен. Откуда ты знаешь, что это не так?
Анна. Это не так.
Ханс. Может, лед принести?
Свен. Я не люблю лед. Он напоминает мне о холодных людях.
Анна. Может, все люди в глубине души холодные.
Ханс. Я, во всяком случае, не холодный.
Свен. Это правда, Ханс. Ты не холодный. (Анне.) И ты тоже.
Анна. Надеюсь.
Свен. Да нет, вы же такие естественные. Вы сами этого разве не чувствуете?
Ханс. Наверное, мы такие, как большинство.
Анна. Какие ужасные слова. Мы же личности.
Ханс. Конечно, все — личности.
Свен. Неправда.
Ханс. Неправда?
Свен. Большинство людей неестественны. Особенно из высшего класса. И люди с высшим образованием. Все, кто слишком высокого мнения о себе. Им приходится строить из себя что-то. Вы этого не замечали?
Ханс. У нас, пожалуй, таких знакомых мало.
Анна. А наши учителя? Они ведь, что называется, люди с высшим образованием.
Свен. И они не были неестественными?
Анна. Я над этим не задумывалась.
Свен. Они скованные и чертовски робкие.
Ханс. Да, но ты же... Я не хочу сказать, что ты такой... Но ты же тоже, ты тоже относишься к лучшим слоям, как говорится.
Свен. Я отношусь ко всем слоям.
Ханс. Да?
Свен (улыбается). А ты этого не ощущаешь?
Ханс. Ощущаю, ты вообще в порядке.
Свен. Выпьем?
Они поднимают стаканы и смотрят друг другу в глаза, как говорил Свен.
Анна. Между людьми не должно быть различий.
Свен. Ты, часом, не коммунистка?
Анна. Да нет, правда нет. Но все должны бы получать одинаковую почасовую оплату. Если работаешь, разумеется. А если не работаешь, ничего и не получишь. Тогда все бы работали.
Свен. Значит, нам с Хансом полагалась бы одинаковая почасовая оплата?
Анна. А почему бы и нет?
Ханс. На нем же гораздо больше ответственности. Тогда никто не захотел бы быть директором.
Анна. Но на жизнь-то хватает. А роскоши никакой не нужно.
Свен. А по-твоему, я произвожу впечатление человека, живущего в роскоши?
Анна. Откуда мне знать? Но ты ведь понимаешь, что я имею в виду? Я говорю об этом как об идеале. А когда людям платят разную зарплату, между ними и возникают различия.
Свен. Тебе, наверное, просто завидно.
Анна. Возможно, я сморозила глупость. Но речь шла об идеале.
Свен. Анна, ты меня прощаешь?
Анна. За что это?
Свен. Ты доверила мне свой идеал, а я говорю, что ты завидуешь. Страшно глупо с моей стороны.
Ханс. Хорошо иметь идеал.
Анна. Тебе вовсе незачем просить прощения. Я сморозила глупость. Я не хотела тебя задеть.
Свен. Это я понимаю, Анна.
Анна. Но все-таки ты хорошо сделал, что попросил прощения. Это доказывает, что в тебе есть смирение.
Свен. Знаешь что, Анна?
Анна. Нет.
Свен. По-моему, у тебя очень красивый зад.
Анна. Не знаю. (Хансу.) Он у меня правда красивый?
Ханс. Да. Еще бы.
Анна. Просто невероятно, что ты смог столько из меня выудить. Ты же меня совсем не знаешь.
Свен. Думаешь?
Анна. Да, особенно что касается всей этой психологии. (Хансу.) А ты ведь мне никогда этого не говорил.
Ханс. Чего именно?
Анна. Да всего. Всего, что он сказал.
Свен. Люди никогда не бывают по-настоящему прозрачными, но можно научиться видеть их почти насквозь.