Таге. Куда подевалась эта пакость?
Ханс. Ты имеешь в виду моего и.о.? Он ушел.
Таге. А где Анна?
Ханс. Она легла. Я посмотрю. Подожди. (Идет в сторону прихожей, исчезает из виду. Мы слышим, как нажимается ручка двери, дверь немного трясется. Потом он возвращается.)
Таге. Вот и началась эта дерьмовая жизнь.
Ханс. Не говори так. Он не то хотел сказать. Я думаю, не то. Но он, да, он, пожалуй, просто дьявол, как ты говоришь.
Таге. Да. Конечно! Дьявол, понимаешь. Дьявол. Здорово, что удалось такое увидеть.
Ханс. Это все капитализм. Он человека таким делает.
Таге. Да, фашизм. Больше фашизм.
Ханс снова садится на диван.
Таге. Знаешь, мне пришла одна штука в голову.
Некоторое время тихо. Ханс поворачивается в сторону прихожей. Потом обратно к Таге.
Ханс. Что ты сказал?
Таге. Одна штука.
Ханс. Да?
Таге. Дело в том, что я хотел бы посмотреть, как там, в аду. Понимаешь, иногда мне кажется, что это какая-то комната и нужно только войти в нее и посмотреть, а потом можно опять выйти. И я все думаю, а что если бы я, да какого хрена, просто взял и нашел ее. И дело с концом. Найти, в общем. Войти туда и посмотреть. А иногда мне кажется, что он подо мной, что он как бы подо мной. Как эта хреновина называется?
Ханс. Что ты имеешь в виду?
Таге. Вот это подо мной.
Ханс. Это паркет.
Таге. А еще?
Ханс. Кажется, палас.
Таге. Точно. Я так и думал. Просто передача на расстоянии, а? Тебе это тоже знакомо. Ну, мысли там, передача мыслей.
Ханс. Ты имеешь в виду, под паласом?
Таге. Да, и оттуда жаром пышет.
Ханс. Ну, я не знаю.
Таге. Но есть одна вещь... ну...
Ханс. Да, какая же?
Таге. Есть одна вещь, которая лезет мне в башку, когда я думаю о преисподней. Не значит ли... понятно, что это звучит дико заумно. Но... не ад ли это, когда тебе хорошо?
Ханс. Звучит странно.
Таге. Жутко странно. Это я и хочу сказать. Что это так звучит. Но если тебе хорошо, то ты как бы слаб.
Ханс. Слаб?
Таге. Ты не думал об этом? Именно тогда ты слаб. Когда тебе хорошо. Потому что потом может стать плохо. А если тебе плохо? Как может стать потом? Ну-ка!
Ханс. А, ты хочешь сказать, что потом может стать хорошо?
Таге. Вот именно.
Ханс. Но если дело не в том, что станет, а в том, что есть?
Таге. Давай-ка еще раз.
Ханс. Может быть, дело не в том, что с тобой произойдет, ну, к примеру, что ты потеряешь то, что имел? Может быть, дело в том, что ты имеешь, именно сейчас?
Таге. И именно здесь, да?
Ханс. К примеру.
Таге. Но здесь же ничего такого особенного нет.
Ханс. Можно считать и так.
Таге поворачивается к Хансу, наклоняется вперед, открывает рот.
Таге. Посмотри-ка сюда. Видишь что-нибудь?
Ханс. Нет, а что? Зубы.
Таге. У меня ведь в глотке была еда.
Ханс. Ты, должно быть, принял что-нибудь.
Таге. Да, там что-то исчезло. Как мысль, понимаешь? Раз — и нету.
Ханс хлопает себя легонько по коленям, встает.
Ханс. Я не понимаю, что ты имеешь в виду. (Выходит в прихожую, исчезает со сцены. Мы слышим стук в дверь. Спустя несколько секунд он возвращается.) Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Таге. Как, по-твоему, Хассе, у нас дерьмовая жизнь?
Ханс снова садится на диван.
Ханс. Нет, она вполне приличная. Как мне кажется. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что, если человек хороший, ну, с совестью, то ему лучше. Что это там проявляется. Что это нельзя измерить как-то по-другому.
Таге. Но и совесть ведь нельзя измерить. Ее же не видно.
Ханс. Но она все-таки, наверное, есть там.
Таге глядит на свой живот.
Таге. Здесь где-то. (Поет.) Бе-бе, белый ягненок, у тебя есть шерсть? (Широко улыбается Хансу.)
Ханс. Что еще?
Таге. Надо быть как ягненок. Ведь правда? Я буду считать ягнят.
Ханс. Что, что?
Таге. Я буду считать ягнят. Нет, овец. Буду считать овец, а потом спать.
Ханс. Зачем это?