Сири. Да, для тебя женщина определенно не цветок...
Стриндберг. Тогда уж цветок мака. Красивый снаружи, а внутри — опиум. Опиум! Раз попробуешь — и все, больше ты без него жить не в силах, превращаешься в раба. Опьяняет и порабощает. (В восхищении от придуманного им образа.) Женщина — это цветок мака!
Сири. О, сколько же в нем ненависти к женщинам... не понимаю...
Стриндберг. О, сколько же дерьмовой чепухи болтают о моей ненависти к женщинам. (С большим пафосом и оттенком жалости к себе.) Я ничего, абсолютно ничего не имею против женщин. (Тычет обвиняюще пальцем.) Вот ты, ты бы хотела, чтобы твоя дочь вышла замуж за женщину?!
Сири. Господи, вот облегчение было бы.
Давид. Что же это за мир такой... что же это за... где люди, подобные вам, вынуждены кричать, доказывать, измерять длину и диаметр, бояться, считать нас наркотиком и...
Стриндберг (не слушает, внезапно голос у него становится похожим на голос покинутого ребенка). Сири, я знаю, ты исчезнешь, сегодня последняя ночь в нашей жизни. Я больше никогда не увижу детей, я знаю, ты будешь беспощадна, я больше не увижу ни Карин... ни Грету... ни Путте. Это так, Сири. И я знаю, что должен либо умереть, либо выжить. А я могу жить, только имея рядом женщину. Ужасно. Пойду к Эрваллю, в детскую клинику. Пусть найдет мне женщину, недавно родившую ребенка. Отец неизвестен, сгинул. Молодую женщину, не обязательно красивую. Женщину лет 25 — с бедрами и грудью. Я стану заботиться о ее ребенке, воспитывать его, буду трахать ее и делать новых детей. Дети мне необходимы, я не могу жить без детского крика.
Сири. Вот его философия.
Стриндберг. Думаешь, я один такой?
Сири. Нет, в этом-то все и дело. Угнетать новых рабынь. Нас, угнетенных женщин, вы...
Стриндберг. Нас, угнетенных! Нас! Кто же эти, черт подери, мы? Многие столетия шведская крестьянка занимается своим ремеслом, то есть крестьянским трудом, но помимо этого планирует семейный бюджет, ведет домашнее хозяйство, воспитывает детей, является высшим религиозным авторитетом в семье, вообще определяет практически все! А муж везет свой воз и подчиняется. Такова действительность для большинства женщин, фрёкен фон Эссен! И вот приезжает из Финляндии какая-то чертова аристократка, не ударившая в жизни палец о палец, и начинает болтать о нас, угнетенных! Ты не имеешь никакого права! Даже говорить от имени истинно угнетенных! Была бы здесь моя мать (чуть ли не со слезами) — эта прекрасная, молчаливая, терпеливая, замечательная, угнетенная тяжким трудом женщина — она бы откусила тебе задницу!!! Молча, без единого лишнего слова!
Давид. Концы с концами не сходятся, господин Стриндберг. У вас правда женская логика.
Стриндберг (орет). Но моя интуиция намного превосходит вашу! Я чую правду за десятки километров! Носом чую! Приношу в зубах!
Сири (беспокойно ходит взад и вперед). В отличие от вас... меня это вовсе не забавляет. Слышала неоднократно. Все эти принесенные в зубах истины. Эта благородно молчащая покойная мать. Эта тихая...
Стриндберг. Ты не смеешь! Не смеешь касаться ее! Не смеешь касаться ее святой памяти! Если ты хоть словом...
Сири. Господи Иисусе. Ой. Нет, нет. Я думаю лишь об одном. Состоится ли 9 марта 1889 года мой второй дебют на сцене Дагмартеатра или нет?
Давид. Сири права.
Стриндберг. Да, да. В кои-то веки. Уже поздно, мы устали, но это верно. Надо постараться закончить. Давайте сосредоточимся... возьмем самый трудный кусок. Может, страницу 8? Страница 8. Длинный, исполненный ненависти монолог, когда она поняла, что подруга однажды пыталась увести у нее мужа.
Сири. Да, слушаю... и ушам не верю. Теперь правильно?
Стриндберг (не обращая внимания). Таков текст! Текст надо уважать! В пьесе написано, что женщины ведут борьбу за одного и того же мужчину. Который отсутствует и тем не менее находится в центре происходящего. Обе любят отсутствующего и сражаются за него. Таков текст!
Сири. Да, милый. Мы любим его. Страстно. Можно я время от времени буду целовать его портрет? Это было бы?..
Стриндберг. Страница 8, сверху. «Поэтому...».
Сири. Итак, Мари. Итак, мы снова репетируем.
Стриндберг. «Поэтому»! Да начинай же, черт возьми!