Эва. Мы с папой играли в гольф.
Маргарета. Впрочем ты, Анна, не любила никаких физических упражнений.
Анна. А на танцы мы ходили ради красивой осанки, ради правильной, буржуазной осанки. (Выпрямляется.) Ради прямой и жесткой спины, такой, чтобы все от нее отскакивало.
Маргарета. Балет — очень полезное занятие. Он вырабатывает красивую осанку, учит плавным движениям, сдержанным, гибким.
Эва (Анне). Ух! Как трагично звучит...
Анна. Чтобы ты могла видеть в нас свое собственное отражение.
Маргарета. Конечно, конечно... Но, несмотря ни на что, у тебя, Хенрик, сильные, умные, самостоятельные дочери... И красивые... если мне самой позволено это заметить.
Хенрик. Позволено.
Маргарета. Тут уж я ни при чем.
Эва. Гольф для меня — единственная возможность расслабиться.
Маргарета. По-моему, Хенрику тоже надо бы снова заняться гольфом, ведь ему скоро на пенсию. Тогда тебе не придется скучать со мной. Кто мало двигается, быстро стареет. Надо всегда находить себе какое-нибудь дело.
Эва. Холодное, свежее осеннее утро... и ты одна на зеленой площадке. Красота. Иногда можно увидеть... оленей.
Маргарета. Прелесть какая...
Эва. ...которые идут себе куда-то.
Маргарета. Но я стараюсь не отставать от жизни. Не так уж ведь я стара? Разве нет?
Эва. Успеваешь вздохнуть.
Анна. Ты говоришь так, будто мы — подростки.
Эва. Мне сорок три. Я старая. Вымотанная.
Анна. Мне тридцать восемь. Я тоже вымотана.
Маргарета. Да и ты, Хенрик. Ты все такой же молодой, каким был, когда мы познакомились, разве стал немного... как бы это сказать... меланхоличнее... печальнее, что ли. Ну и на лбу залысины появились, что правда, то правда, но в остальном ты такой же моложавый. А в очках, которые тебе Эва подарила, выглядишь более современно.
Хенрик. Может, просто моя внешность вошла в моду по второму кругу.
Маргарета (признаваясь). Хотя чувствуется... что-то такое творится с телом... с характером. (Смеется.) В самые черные минуты мне начинает казаться, будто все здание уже готово к сносу.
Анна (Эве). Вы-то всегда выкрутитесь.
Эва. А что, мы не имеем на это права?
Анна. Это мы всегда влипаем. Это мы барахтаемся на дне.
Хенрик. Иметь деньги вовсе не так легко.
Анна. Для меня это было бы легче легкого.
Хенрик. Тем, у кого много денег, приходится проститься с иллюзией, будто деньги решают какие-то серьезные проблемы, — они только создают новые.
Эва. Хотя он тут купил видеокамеру со всеми причиндалами за двадцать тысяч с лишним. По-моему, это не так уж необходимо.
Анна. Мне было бы стыдно. А тебе бывает когда-нибудь стыдно?
Эва. Нет, я умею, так сказать, дистанцироваться.
Анна. Как это понимать?
Маргарета. Но ведь это так приятно, можно снимать друзей и... знакомых.
Анна. Ты, кажется, хотела сказать «детей»?
Эва. На здоровье.
Анна. Как мило.
Маргарета. С ней так просто управляться, она такая удобная и почти ничего не весит, а изображение все равно отчетливое.
Эва. У некоторых деньги становятся едва ли не чертой характера.
Хенрик. Это тебе не наши старые восьмимиллиметровые пленки.
Анна. А я люблю их, люблю... наши старые пленки, на которых мы выглядим как клоуны в дурдоме, ничего общего с жизнью — киваешь, хихикаешь, подпрыгиваешь, как идиотка, лишь бы на тебя кто-нибудь поглазел.
Эва. Да, их можно много для чего использовать. (Смеется.)
Хенрик. А почему мы больше не смотрим эти фильмы?
Анна. Ага, так-так... Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Эва. Yes[4].
Анна. Чего только не придумаешь, чтобы развлечься.
Хенрик. Просто тот, кто хорошо обеспечен, может приобрести кое-какие вещи немного раньше, чем другие... у которых такая возможность появится через несколько лет.
Анна. Когда всем уже плевать, что она у тебя появилась.