Анна. Но до тех пор, пока вы можете на этом наживаться, вам без разницы...
Маргарета. По-моему, нам пора перейти в гостиную.
Анна (вздыхает). Господи... Папа...
Эва. Было бы странно, если бы у меня не оказалось дырок в зубах после всей кока-колы, что я выпила в Америке.
Анна. Папа!
Хенрик. Что такое?
Анна. Ничего... Отчалила наконец. (Имеет в виду Маргарету, которая вышла в кухню.)
Эва. Десять негритят. Утопли... в кока-коле. Начинаешь от нее зависеть. Привыкаешь. (Берет стул, на котором сидела, ищет, куда его поставить.)
Анна (Хенрику). Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь?
Хенрик. Все хорошо.
Эва (передвигает стул). Где стоит этот стул?
Анна. Нигде. Возник неизвестно откуда.
Хенрик (вставая). Зависеть от кофеина, да. Дай я возьму.
Анна. Но у тебя ужасно усталый вид... усталый и несчастный.
Эва. Вот именно. Мы целыми днями накачивались кофеином, чтобы взбодрить себя во время дискуссий. Я каждые три часа заглатывала по пять-шесть таблеток, не меньше, и, по-моему, мне помогало.
Хенрик. Так нельзя!
Анна. Говорю тебе, усталый и несчастный.
Эва. Ну, а что делать, что делать?
Маргарета (возвращается с большим подносом, начинает ставить на него посуду). О чем ты, дружок?
Эва. В Нью-Йорке спать невозможно, не получается. И по-американски начинаешь думать в два раза быстрее. Я думала там гораздо быстрее, чем здесь.
Анна. Ты же у нас такая способная.
Маргарета (Хенрику об остатках на столе). Может, доешь? Хочешь? (Пауза.) Хочешь?
Эва. Да, я очень способная.
Маргарета. Вы всегда были способными, обе.
Эва. В Америке люди вообще гораздо более нервные. Они не в состоянии сосредоточиться на чем-нибудь дольше трех минут.
Маргарета. Обе невероятно честолюбивые... И способные к... в особенности к языкам. Ты ведь говоришь на семи языках.
Эва. На семи? Английский, французский...
Маргарета. Немецкий, испанский...
Эва. ...датский, итальянский... И латынь, получается восемь.
Анна. Семь!
Эва. Но латинский язык — мертвый, на нем не говорят. Так что он не в счет.
Анна. Что ж... лишь бы ты была счастлива.
Эва. Мертвый язык... Хочешь доесть, папа?
Хенрик. Но остался всего один кусок.
Анна. Тогда я съем.
Эва. Я тоже хочу.
Хенрик. Спасибо.
Эва. Тогда съем я.
Анна. Кому же он все-таки достанется?
Маргарета. Поступим так, как когда вы были маленькими: одна делит, другая выбирает.
Анна. Да плевать мне... я просто из принципа.
Эва. Отдай его папе.
Маргарета. Сейчас увидите, как надо делить по справедливости — до миллиметра.
Анна. Если только я его не слопаю.
Эва. Да ешь на здоровье!
Хенрик. Нет, нет, я пошутил.
Анна. О Господи...
Маргарета. А вот я больше не хочу. Я совершенно сыта.
Анна. Да плевать мне на это с высокой горы.
Хенрик. Пусть себе лежит на тарелке.
Маргарета. А потом он съест его тайком, вот увидите.
Эва. Раз никто не хочет, то и я не хочу. (Берет наполненную пепельницу и, держа перед собой, проходит через комнату к столу у окна.) Церемонию торжественного открытия риксдага провел (медленно опорожняет пепельницу в корзину для бумаг у письменного стола) представитель партии зеленых.
Анна. Но ты, по-моему, не из их числа.
Маргарета. Который теперь час?
Эва. Не из числа зеленых?
Анна. Нет, не из числа счастливых. (Маргарете.) Ты пропустила «Час садовода»?
Эва. Это зависит от того, какой смысл ты в это вкладываешь.
Анна. Тот же, что и ты.
Эва (идет к окну возле письменного стола и выглядывает наружу). Мне нравится...
Анна. Я не спрашивала, что тебе нравится.
Эва. Разве не спрашивала?
Анна. Нет.
Эва. Но я счастлива... тем, что я делаю... когда решаю проблемы, чем труднее, тем интереснее, когда вношу какой-то порядок...