Анна (сухо). Ладно, хватит.
Хенрик. Послушай же маму.
Эва. Правда.
Анна. Ладно. Ладно.
Маргарета. Это было так трогательно. (Пауза.) Вот что я имела в виду... когда сказала, что ты так легко возбуждаешься. Тут не было никакой критики.
Анна. О Господи!..
Маргарета. Ничего удивительного...
Анна. Хорошо, хорошо.
Маргарета. ...что ты такая ранимая.
Анна. Ранимая? О да! Одному Богу известно, насколько. И Йон такой же.
Маргарета. Детям это свойственно. Все дети такие.
Эва. Им положено.
Маргарета. Именно.
Эва. А я какая была?
Маргарета. Ты? Какая была ты? Гораздо спокойнее.
Анна. Я никогда не была уверена, что мне что-нибудь отбломится. Во всяком случае, то, чего я хочу. Это была адская мука, в точности как сейчас.
Пауза.
Маргарета. Но ведь это нормально.
Эва. Совершенно нормально.
Анна. Однако, когда я росла, врачи констатировали у меня невроз сердца, у меня было ранимое сердце, что бы ты там ни балабонила, невротическое сердце, ранимое невротическое сердце...
Маргарета. Но, Анна...
Хенрик. Зачем ты так грубишь?
Анна. Не психический невроз, как ты, очевидно, воображаешь, а физическая боль, и она сказалась на сердце. Возбуждаться на Рождество было совершенно не от чего, разве от твоего лица великомученицы, преисполненной жалости к самой себе, — нет, у меня был признанный анатомический порок, и я была им до смерти напугана, потому что никто меня не слушал.
Маргарета (встает, идет к стулу, на котором сидела раньше). Что ж... Может, у тебя и впрямь был порок.
Анна. И это вовсе не такой редкий случай, как ты думаешь.
Маргарета. Почему ты такая агрессивная?
Анна. Поневоле впадешь в панику, когда на тебя не обращают внимания и просто считают симулянткой. Вот тебя и охватывает ужас.
Хенрик. Когда ребенок растет, это бывает.
Эва. Своего рода болезнь роста.
Хенрик. Но я не специалист по сердечным...
Анна. ...потребностям... Это нам, черт возьми, известно.
Хенрик. По сердечным болезням.
Маргарета. По анатомии.
Хенрик. По болезням. Я знаю их только в общих чертах.
Пауза.
Анна. Не верите, спросите у Берит.
Маргарета (помолчав). У кого? Что ты сказала?
Анна. Не верите, спросите у Берит...
Маргарета. Берит? Кто такая Берит?
Анна. Берит... Когда я говорю, что была от всего этого глубоко несчастной.
Маргарета. Берит? Берит?
Анна. Оттого, что жила здесь... Потому что это Берит заботилась обо мне, когда никто другой...
Маргарета. Какая Берит? Кто это, Хенрик?
Хенрик. А?
Анна. Которая заботилась обо мне, когда другим до меня дела не было.
Хенрик. Берит!
Маргарета. Берит? (Пауза.) Ах, вот кто! Берит!
Анна. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю!
Маргарета. Значит, Берит. Ты говоришь о Берит?
Анна. О той, которая заботилась обо мне на протяжении всего моего злосчастного детства.
Маргарета. Ты имеешь в виду ту... Ту...
Анна. ...ту замечательную, сердечную девушку, единственную, кто проявлял ко мне обыкновенную человеческую...
Маргарета. Помнишь, Хенрик, высокую хмурую девушку из Даларна...
Анна. Доброту... Доброту... Доброту... Доброту.
Хенрик. Да, да. Ну что ты затвердила одно и то же?
Анна. Если только ты знаешь, что это такое...
Хенрик. Нет, ты просто зациклилась на этом.
Анна. ...и она защищала меня...
Маргарета. Помнишь ее, Хенрик? Здоровенная такая, широкоплечая и неуклюжая брюнетка, похожая на библейских женщин, она приехала из Даларна сразу после войны. Наша угрюмая Берит с глазищами, как у коккер-спаниеля... Ну конечно же!
Анна. Не будь ее, не знаю, как бы я выжила.
Маргарета. Да, она была добродушная и застенчивая, добродушная и редкая нескладеха!
Анна. Она брала меня с собой в бассейн, делала со мной уроки, я помогала ей печь хлеб...