Маргарета. Ты тогда впервые занялся частной практикой на Стуреплан.
Эва. Берит?
Хенрик. Боже мой, да, мой первый врачебный кабинет.
Анна. Простая женщина, наделенная простым чувством человеческого достоинства. Она ничего из себя не корчила. И в ней не было фальши.
Маргарета. Врачебный кабинет возле Стуребадет. Вы этого не помните. Я проходила на днях мимо этого дома, подумала — дай-ка я зайду, вдохну в себя его запахи, а потом решила — не стоит.
Анна. Она никогда не изображала того, чего не чувствовала.
Маргарета. Среди папиных пациентов было тогда много артистов. Они просили выписать им эфедрин и другие возбуждающие. Делали вид, будто у них горло болит... Тогда в лекарства от кашля входил морфий.
Анна. Вот она-то ясно видела beyond all doubt[19], что я расту в аду... с матерью, которая пыталась меня убить, гонялась за мной вокруг стола... с ножом в руке.
Маргарета. Что еще за выдумки! (Смеется.)
Хенрик. Ну знаешь, дорогая!
Анна. Потому что папа не скрывал, что в интеллектуальном отношении ему гораздо интересней со мной.
Маргарета (Эве). Ты, наверно, ее не помнишь, мы наняли ее, когда Анна была совсем крошкой.
Анна. Потому что на двух детей тебя не хватало, тем более на меня, в которой ты не могла любоваться своим собственным отражением. Если бы не Берит, мое детство разбилось бы вдребезги, да оно и разбилось, только она подобрала кое-какие черепки.
Маргарета. Я что-то не поспеваю за ходом твоих рассуждений.
Анна. Ты всегда way back[20] от того, что происходит, потому что не хочешь взглянуть правде в глаза.
Маргарета. Ты и в самом деле думаешь, что в пять лет больше давала Хенрику в интеллектуальном отношении, чем его собственная жена?
Анна. А ты попробуй...
Хенрик. Не ссорьтесь!
Анна. Face it, face it, черт возьми... before it is too late...[21]
Маргарета (Эве). Это, наверно, было в ту пору, когда я опять начала работать в библиотеке... а ты ходила в школу. В начале пятидесятых.
Анна. Face it!
Пауза.
Эва. Угу!
Маргарета (c удивлением). Угу?
Эва. Вот именно. (Пауза.) У меня больше язык не ворочается. Который теперь час?
Маргарета. Да, который час?
Хенрик. Уже... уже семь.
Маргарета. Семь? А здесь так темно. (Хенрику.) Зажги, пожалуй, лампу.
Хенрик. Мы здесь обычно не сидим.
Эва. Но сейчас ведь сидим.
Хенрик. Сидим.
Маргарета. Иногда так трудно растолковать людям, где проходит граница, что, так сказать, дело чисто семейное и во что можно вмешиваться. Я хочу сказать... бывают минуты, когда семья не желает, чтобы ей мешали посторонние, но эта Берит — она была лишена этого понимания.
Хенрик встает и пододвигает торшер ближе к дивану.
Эва. Хорошая лампа.
Маргарета. Сколько раз я, бывало, ей напоминаю, чтобы она закрывала дверь в свою комнату. А потом всегда встаю и закрываю сама.
Анна (одной рукой приподнимает волосы со лба, другой щупает лоб). Мне повезло, что я не попала в психушку — спасибо, нашелся человек, который не понимал, что не должен вмешиваться, когда ребенка подвергают психическим пыткам. Я уж подумала, не разыскать ли ее, чтобы поблагодарить, рассказать, что она для меня значила Но она и сама это знает. Знает.
Пауза.
Маргарета. Может, теперь, наконец, сменим тему?
Хенрик. Да... ведь эти разговоры ни к чему не ведут.
Эва. Верно.
Анна. Нет, они вскрывают правду.
Хенрик. Где находится ресторан, в котором ты работаешь?
Маргарета. Мы ведь не так часто видимся.
Хенрик. Действительно.
Анна. И слава Богу.
Маргарета. Надеюсь, у нее все в порядке.
Пауза.
Эва (Маргарете). Тебе идет эта стрижка.
Маргарета. Идет? Да, пожалуй, с ней я выгляжу немного моложе.
Эва. Не в этом дело, ты всегда будешь выглядеть моложе своих лет. Это зависит от строения лица, от овала. Если он красивый, то...
Маргарета. Ты права.