Анна. Так, что я не могу больше жить. Вы использовали меня как орудие друг против друга, как заложника, как тайну, на которую другому не дают наложить лапу.
Хенрик. Иди в свою комнату!
Маргарета. Нет! Я не допущу, чтобы меня выгоняли из собственного дома!
Анна. По-моему, мое самое первое воспоминание, как она... как ты преследуешь меня и хочешь побить, потому что папа меня очень любит... Но я не решалась показать, что люблю папу, потому что за это меня наказывали. Мелкие изощренные наказания, такие, что... Но в других случаях, когда между вами все, так сказать, шло гладко, тогда я должна была любить папу крепко-крепко и демонстрировать это маме. Словно за это ее могли похвалить. Понимаете?.. И я каждый раз изворачивалась, применяясь к обстоятельствам, чтобы меня не стерли в порошок... Я всегда должна была поддерживать того, кто сильнее. А значит, маму, хоть она была слабой, ведь она меня била, а бьют только слабые. Только слабые... Вот почему... вот почему мне негде было найти защиту... только у Берит, она была обыкновенной, простой и без выкрутас, и я это понимала.
Маргарета. Не знаю, как я смогу когда-нибудь простить тебя... или себя саму, за то, что позволила тебе зайти так далеко.
Хенрик. Все это чистой воды фантазии.
Анна. Фантазии... А у меня ничего другого нет. Мне снился сон, который часто повторялся, самый любимый сон, — он повторяется и сейчас. Сон о том, как я вырвалась отсюда, от вас. Мне чудится, что я на острове, далеко-далеко в море... вдвоем с тобой или с мамой...
Хенрик. Острова обычно лежат посреди моря.
Анна. Малюсенький островок, такой крохотный, что на нем еле-еле умещаются двое, этакая мертвая скала среди моря.
Маргарета. Ну и чем вы питаетесь?
Хенрик. Не перебивай ее!
Анна. Чаще всего я там с папой и пытаюсь его утешить.
Хенрик. Да что ты? Почему?
Маргарета. Это всего лишь сон...
Анна. Потому что хочу пробудить в нем, в тебе, другие мысли...
Маргарета. Это я вижу.
Анна. Чтобы ты не был таким вялым и не сидел вот так апатично, как теперь.
Маргарета. Во-первых, он выпил.
Анна. И мы уже больше не верим, что кто-то придет и спасет нас. Я не верю.
Маргарета. Я тоже.
Анна. Но самое фантастическое, что приплывает лодка, смешная, маленькая лодка, и в ней человек. Кто-то другой.
Маргарета. Он думает, пациенты не замечают...
Хенрик. Хватит!
Анна. Если мне снится, что мы вдвоем с папой, то приплывает женщина, а если — иногда — с мамой, то мужчина... Но никогда не приплывают ни папа, ни мама, а всегда кто-то чужой, незнакомый.
Маргарета. А они, ясное дело, замечают... Их становится все меньше и меньше... и они никогда не приходят снова. Может, пора объявление дать.
Анна. Я так надеюсь, что папа или мама полюбят этого пришельца, потому что это мой единственный шанс спастись. Потому что тогда я стану им не нужна. И избавлюсь от участи быть кем-то, кого все равно не замечают, и делать уйму вещей вместо них... Но это только сон... По правде сказать, во сне я гораздо умнее, чем наяву.
Маргарета. Это тихое, незаметное пьянство, с которым бороться бесполезно. После девяти часов, каждый вечер после девяти.
Анна (в отчаянии, тихо). Я хочу начать новую жизнь, я не хочу видеть этих людей... А они не хотят видеть меня... Но если я ничего не узнаю... А меня об этом все время спрашивает мой терапевт, очаровательная, милая женщина.
Хенрик. О чем спрашивает?
Анна. О тебе.
Хенрик. Обо мне?
Анна. Да. Где он?
Хенрик. Ничего не понимаю. Может, мне кто-нибудь объяснит?
Анна. Где отец? Где ты?
Маргарета (рассмеявшись). Замечательный вопрос, просто замечательный. Эта женщина спрашивает от нашего, общего имени!
Анна. Папа...
Маргарета. Он никогда этого не знал, а может, и не мог разузнать. У него нет ни сил, ни желания, ни мужества.
Анна. Папа...
Хенрик. Я здесь.
Эва. I don’t want to be here anymore[30].
Маргарета. Он здесь сидит. Сидит здесь и ничего не понимает. Ответь ей. Она обращается к тебе. (Анне.) Что с тобой? Ты вся побелела.
Анна. Сердце болит.
Маргарета. Сердце?
Эва. Чтобы сердце болело, надо его иметь.
Анна. Очень больно. (Пауза.) Мне надо лечь.