Хенрик (Анне). Бывают люди, лишенные способности сопереживать. Это все равно как если кто лишен музыкального слуха или чувства юмора. Их нельзя за это винить. Так уж они устроены.
Маргарета. По-моему, очень, очень трудно улыбаться человеку, который сознательно губит твою жизнь и семью...
Хенрик. Кроме меня, о ней некому было позаботиться. И я не мог так просто взять и бросить ее.
Маргарета. Сыновьям приходится бросать своих матерей, по крайней мере тогда, когда они встречают своих жен. Но ты и сегодня печешься о ней одной и не видишь, в чем нуждаются люди, тебя окружающие.
Хенрик. Я не мог...
Маргарета. Ты ничего не мог.
Хенрик. Я не мог идти своей дорогой, бросив ее, одинокую и больную, среди чужих в сумасшедшем доме...
Маргарета. Ты предпочел бросить в одиночестве меня с маленьким ребенком.
Хенрик. Ты могла справиться, а она была больна.
Маргарета. Больна! А когда она заболела? Когда вышло не по ее, когда она увидела, что не весь мир пляшет под ее дудку... Она не могла написать эту фантастическую книгу, о которой ты говоришь, могла только разглагольствовать о ней! Ей не хватало таланта, обыкновенного таланта, понятного людям. А были одни только причуды, завиральные идеи, бог его знает, что. Вначале она была такая милая, ей так нравилось, что в жизни Хенрика появилась женщина, в первый год она вела себя нормально, только болтала, не закрывая рта, и никогда не слушала, что говорят другие, в точности как Анна... Но по-настоящему она свихнулась тогда, когда ты объявил ей, что женишься на мне... Вот тут она и заболела, когда потеряла последнего из тех, кому могла втирать очки... Она целыми днями названивала мне по телефону, говорила за твоей спиной всякие гадости о тебе, внушала мне, что ты тряпка, рохля и вообще не мужчина... и дети будут для меня непосильной обузой... Но я отвечала ей совсем не так, как ей хотелось, я твердила, что у нас с тобой все очень хорошо... Тогда она стала говорить гадости обо мне, уверяла, будто это я утверждаю, что ты не мужчина и называю тебя рохлей, будто я плохо забочусь о детях и воспитываю их так, чтобы они тебя презирали и ненавидели... Вот уже сорок лет ее зловещая тень обитает в этом доме... Она все время была с нами... в тебе, в твоих мыслях, в сознании твоей вины... Она высосала из тебя всю силу и твои, да, да, твои чувства к семье. Так что она, пожалуй, победила... Ты ведешь себя с Анной в точности как с ней... уступаешь, терпишь все наглые выходки против меня... и ее чудовищный язык. В ней воскресла твоя мать...
Анна. Я знала, что рано или поздно стрела попадет в меня.
Маргарета. И потом ты просишь у нее прощения за то, что я вынуждена просто объяснить ей, что хорошо, что плохо... Кто в этом доме мать и кто дочь! И не нужно быть психологом, чтобы понять, что ребенок может ошалеть, если отец не различает, кто перед ним — его дочь или мать! И как она совершенно справедливо сказала... ты не настоящий отец, а так, понарошку... Это дети сразу чуют.
Анна. Если мне... в кои-то веки позволят высказать мое мнение...
Маргарета. Ты высказывала его целый вечер. Хватит.
Анна (очень спокойно, медленно). Так вот... я ничего этого не помню... а я такой же аутентичный свидетель, как ты.
Эва. Папа что-то говорит.
Анна. Папа?
Маргарета. Не слышу.
Эва. Ты хотел что-то сказать?
Хенрик. Нет... К чему?
Маргарета. Она твердила о каком-то сионистском капиталистическом заговоре против нее на севере, в Умео, потому, мол, она и перебралась сюда.
Анна. Во всяком случае... Мои самые яркие воспоминания... а они совершенно аутистичны...
Маргарета. Все издатели были евреи... Главного врача...
Эва. По-моему, ты говорила об аутентичности, а не об аутизме.
Маргарета. ...звали Кляйн!
Хенрик. Клеен!
Анна. Какая разница. Рубцы от ожога остаются на всю жизнь, ты не смеешь ни к чему прикоснуться... Это было так очевидно, хотя тогда я еще не понимала, как много я понимаю... что она преследует и меня... меня тоже. Он меня очень любил.
Маргарета. Он, между прочим, здесь. По его собственным словам.
Эва. Здесь ли он?
Маргарета. А вообще, даже странно, как легко в твоем присутствии говорить о тебе в прошедшем времени. Это идет от твоей матери. Она всегда так делала.
Анна. Я говорю про то, что она откровенно соперничала... Это звучит невинно, но на самом деле это было далеко не так невинно.