Взгляд и улыбка Шми открыты и простодушны, хотя и простушкой эту женщину назвать сложно — в лице её легко читается отпечаток достаточно неплохого интеллекта и та самая сквозящая грусть в глазах, что в определённые моменты можно поймать во взгляде Скайуокера. Только Шми не пытается спрятаться за стеной сарказма и агрессии, в отличие от Энакина.
Пока мать и Оби-Ван обмениваются любезностями, Скайуокер молчит. Молчит и смотрит, как улыбается Кеноби, как в уголках глаз его образуются тонкие морщинки — признак весёлого характера, и понять не может, что за странное щекочущее чувство в его груди, слегка колкое, словно пузырьки шампанского. Хотя шампанское Энакин пил лишь раз в жизни — очередной знакомый в баре угостил.
— Я в каюту, — кидает Энакин, прежде чем подняться с кресла и покинуть рубку. — Поцарапаешь мне корабль — прибью, понял?
Как будто если его поцарапать, это будет так уж заметно.
— Так точно, капитан, — с усмешкой отдаёт честь Оби-Ван двумя пальцами.
— Вы извините за Энакина, — смущенно улыбается Шми, садясь на место сына. — Он вообще-то добрый мальчик, просто он…
— Имеет проблемы с доверием и считает нападение лучшей защитой? — подсказывает Кеноби, на что Шми несколько раз кивает и снова одаривает его виноватой улыбкой. — Тут не за что извиняться. Слушайте, Шми, я… Хотел бы задать вопрос, который может показаться странным. Энакин, он… Вы замечали за ним что-то необычное в детстве? В смысле… — Оби-Ван пытается подобрать подходящие слова или хоть какой-то пример, но женщина мягко останавливает его, а во взгляде её читается явное понимание ситуации.
— Он с самого детства особенный. Хотя мы и стараемся этого не афишировать, здесь, на Татуине люди полны предрассудков. Но от вас-то, конечно, ничего не утаишь.
— Отец Энакина… Он тоже был…
— У Энакина нет отца. Скажем, это не та тема, на которую мне хотелось бы говорить, — Шми снова немного виновато улыбается, и Оби-Ван проникается искренней симпатией к этой женщине, клятвенно заверяя её в том, что здесь нет ничего страшного, и она не обязана ничего рассказывать.
Мать Энакина представлялась ему совсем не такой, когда он глядел на её отпрыска, но и сам Скайуокер кажется слегка присмиревшим рядом с ней. Хотя нет в этом ничего странного, Оби-Ван понимает, что весь этот образ мальчишки — защитная маска, даже все эти хаттские жаргонные словечки из его уст звучат по-детски забавно. Кеноби ловит себя на мысли о том, что хотел бы увидеть Энакина таким, каким его видит мать.
— Меня очень беспокоит его будущее. Я, конечно, понимаю, что не могу привязать его к себе и заставить сидеть на ферме, где всё ему чуждо, тогда как он с детства мечтал о звёздах и дальних планетах, но…
— Я… Постараюсь сделать для Энакина всё что в моих силах, — уверяет Оби-Ван. Он не привык разбрасываться пустыми обещаниями и вешать на себя ответственность за то, что вовсе не в его поле деятельности, но именно сейчас он совершенно осознанно даёт обещание почти незнакомой женщине, хоть и пока не догадывается о том, каким образом сумеет исполнить его.
Шми слабо улыбается и буквально проваливается в сон прямо в кресле. Кеноби в этот момент понимает то, что ей пришлось куда хуже, чем кажется на первый взгляд, и то, какие усилия пришлось приложить этой женщине, чтобы держать себя в форме, в особенности чтобы укрыть это от глаз Энакина. Он так и не решается разбудить Шми, вынося её из рубки на руках.
Энакин сонно трёт глаза, ступая следом за джедаем, и всю дорогу до дверей пытается убедить его в том, что в состоянии сам понести мать на руках. Отмахивается от соседки, которая лезет осмотреть его раны, и идёт прямиком на кухню, проигнорировав вышедшего навстречу Оуэна. Ему надо промыть рану — здесь Шми абсолютно права.
Именно за этим занятием и застает Оби-Ван Энакина — матерящегося себе под нос куда тише, чем обычно, сжимающего губы и с закатанным рукавом льющего на руку мутновато-прозрачную жидкость.
— Помочь? — заботливо интересуется джедай.
— Хуйня, — коротко отзывается Скайуокер, придирчиво оглядывает след от заряда и наливает себе стакан из той же бутылки, после чего протягивает её в сторону Кеноби. — Будешь?
— Что это? — морщит нос Оби-Ван, принюхиваясь к ударившему в ноздри резкому запаху.
— Водка «Хаттская», — поясняет Энакин и залпом опрокидывает содержимое стакана себе в горло. — Одно из немногого, что изготавливается тут, на Татуине… Ты попробуй, попробуй.
Скайуокер ставит на стол второй стакан и садится на место, подперев голову рукой. Глядя на то, как вытягивается лицо Оби-Вана после первого же глотка, а затем на то, как он разевает рот, кривится и пытается произнести хоть что-то внятное, мальчишка давится смехом.
— Ну… Как? — интересуется он, фыркая в кулак.
— Слишком… специфично для меня, — предельно честно отвечает Кеноби, когда онемевший язык, наконец, позволяет ему выговорить вслух что-то, кроме нечленораздельных звуков.
— У нас ею лихорадку лечат, — Энакин, поддразнивая мужчину, делает глоток прямо из горлышка, — даже детям. Помню, я так заболел лет в десять…
— Может, это можно водой разбавить? — с сомнением уточняет Оби-Ван, поморщившись при одном взгляде на недопитый стакан.
— Водой? Ты что, мажор, что ли, водку водой разбавлять?! — веселится Энакин. — Мы на Татуине, забыл?
— Забудешь тут такое… — бормочет Кеноби.
К ним присоединяется Оуэн, которому всё же крайне любопытно, как прошла операция по спасению Шми, и Энакин решает предоставить рассказать об этом гостю. Ларс-младший в процессе повествования выпивает пару стаканов «Хаттской», в то время как его девушка, лишь вздохнув на это, берётся за готовку. Заслушавшись, она не сразу замечает тот факт, что испеченных ею блинов на тарелке отчего-то никак не прибавляется, зато взглянув на тарелку, сразу обнаруживает и причину сего явления. Реакция оказывается незамедлительной.
— Ауч! — вскрикивает Энакин, когда деревянная лопаточка звонко ударяет о тыльную сторону его ладони, и спешит ретироваться с кухни.
Оказаться в уединении собственной комнаты впервые за долгое время оказывается на удивление приятно, если не брать во внимание чувство пустоты, давящей изнутри, когда с кухни доносится дружный смех и шутливые возгласы, а где-то за стенкой спят мама и отчим.
Лишний. Лишний везде, кроме борта «Разрушительного», ставшего чем-то большим, чем просто ржавый корабль. Ставшего отражением внутреннего мира Энакина. Хотя ему не нравится, как звучит это пресловутое «внутренний мир», как фраза из слезливых голофильмов.
— Энакин? — тихо произносит Оби-Ван, стоящий в дверях и наблюдающий за тем, как Скайуокер мнёт в объятиях подушку.
— Чего тебе? — в привычной манере интересуется Энакин, но тон его звучит как-то странно мягко.
— Перевязать надо, — Оби-Ван кивает на раненную руку Энакина. — Я хотел раньше тебе напомнить, но…
— Да ничего. Я же сказал — хуйня, — безразлично отзывается Энакин.
И всё-таки садится в кровати, вытянув руку, и позволяет Кеноби сесть рядом и методично, абсолютно неторопливо забинтовать своё предплечье. Энакин даже залипает ненадолго на ловкие, но вместе с тем постепенные движения рук Оби-Вана, а тот в свою очередь теряется, когда вместо благодарности его притягивают за ворот туники и настойчиво целуют.
Губы у Энакина обветренные и искусанные до крови, оттого имеющие слегка солоноватый привкус. У Оби-Вана — тёплые и чуть влажные. Скайуокер скорее инстинктивно морщится — ему уже доводилось целоваться с мужчинами, у которых была борода, пусть и всего пару раз, но она оказывалась неуютно колючей, в отличие от непривычно мягкой бороды Кеноби. Энакин даже пальцами дотрагивается, будто не веря сам себе, и ощущает в этот момент, как Оби-Ван улыбается сквозь поцелуй. Скайуокер тоже улыбается и оттого прерывает поцелуй столь же спонтанно, сколь и провоцирует.
— Думаю, ужин готов, — произносит Оби-Ван раньше, чем молчание становится неловким. — Идём?
И Скайуокер соглашается.
========== 6. О семейных драмах ==========