По телефону отчетливо прозвучало:
— Ам, мой парень.
— Привет, это Джонни? — ответила я.
Последовала долгая пауза, а затем:
— Ну, да. Это кто?
Я не совсем звучала как девочка-подросток, я это понимала.
— Привет, это Аврора. Я, э-э, соседка Амоса и мистера Роудса.
Тишина.
— Амос кажется больным, а его отец не отвечает, и я везу его в больницу…
— Что?
— У него болит живот, и я думаю, что это может быть его аппендикс, но я не знаю его дня рождения и есть ли у него страховка…
Мужчина на другом конце выругался.
— Хорошо, хорошо. Я встречу тебя в больнице. Я не слишком далеко, но я буду там, как только смогу.
— Хорошо, спасибо, — ответила я.
Он повесил трубку.
Я снова посмотрела на Амоса, когда он издал протяжный низкий стон, и я выругалась и поехала еще быстрее. Что я должна делать? Что я могу сделать? Отвлечь его от боли? Я должна попробовать. Каждый звук из его рта становилось все труднее и труднее выносить.
— Амос, какую гитару ты хочешь купить? — спросила я, потому что это было первое, что пришло мне в голову, надеясь, что отвлечение поможет.
— Что? — захныкал он.
Я повторила свой вопрос.
— Электрогитара, — проворчал он голосом, который я едва расслышала.
Если бы это была любая другая ситуация, я бы закатила глаза и вздохнула. Электрогитара. Это будет не первый раз, когда кто-то предположит, что я ничего не смыслю в музыке или инструментах. Но все равно это неприятно.
— Но какую? Веерные лады? Без головы? Веерные лады и без головы? С двумя грифами?
Если он и был удивлен, что я спросила его о чем-то столь несущественном, как гитара, когда он пытался не вырваться от боли, он не показал этого, но ответил натянуто:
— А… безголовую.
Ладно, хорошо. Я могла бы работать с этим. Я еще немного нажала на газ и продолжила тянуть задницу.
— Сколько струн?
Ему не потребовалось так много времени, чтобы ответить, как минуту назад.
— Шесть.
— Ты знаешь, какое покрытие тебе нужно? — спросила я, зная, что могу раздражать его, заставляя говорить, но надеясь отвлечь его вопросами достаточно, чтобы он подумал о чем-то другом. И поскольку я не хотела, чтобы он подумал, что я понятия не имею, о чем говорю, я стала более конкретной. — Опаленный клен? Стёганый клен?
— Стёганый! — он яростно задыхался, сжимая руку в кулак и ударяя ею по колену.
— Стёганый — это очень мило, — согласилась я, стиснув зубы и вознося безмолвную молитву, чтобы с ним все было в порядке. О Господи. Еще пять минут. У нас было еще пять минут, может, четыре, если я смогу обогнать некоторых медленных водителей впереди нас. — А как насчет твоего грифа?
— Я не знаю, — он в основном плакал.
Я не могла тоже плакать. Я не могла тоже плакать. Я всегда плакала, когда плакали другие люди; это было проклятие.
— Клен птичьего глаза может хорошо смотреться со стеганым клёном, — выкрикнула я, словно если бы я была достаточно громкой, чтобы подавить его слезы, они бы не прекратились. — Прости, что кричу, но ты меня пугаешь. Я обещаю, что буду ехать как можно быстрее. Если ты больше не будешь плакать, я знаю кое-кого, кто кое-кого знает, и, может быть, я смогу сделать тебе скидку на твою гитару, хорошо? Но, пожалуйста, перестань плакать.
Этот слабый кашель вырвался из его горла… это было чертовски похоже на смех. Измученный, страдающий, но смех.
Взгляд на него, когда я повернула направо, показал, что на его щеках все еще были слезы, но, может быть…
Я свернула еще раз направо и остановились перед больницей, направляя нас к входу в отделение неотложной помощи, говоря:
— Мы почти у цели. Мы почти там. Ты будешь в порядке. Ты можешь получить мой аппендикс. Думаю, это хороший вариант.
Он не сказал, что хочет этого, но я была уверена, что он пытался показать мне большой палец вверх, когда я припарковалась перед стеклянными дверями и помогла Амосу выбраться из машины, обхватив его одной рукой за спину и перенеся его вес на себя. Бедняжка ощущался как растопленное Желе-О. Его колени подогнулись и все такое, и, казалось, ему потребовались все силы, чтобы передвигать ногами.
Я никогда раньше не была в отделении неотложной помощи и, наверное, ожидала, что кто-то примчится с каталкой и всем остальным, по крайней мере, с инвалидным креслом, но женщина за стойкой даже бровью не повела.
Амос со стоном доковылял до стула.
Едва я начала рассказывать женщине за стойкой, что происходит, как ко мне кто-то подошёл. Я встретила темно-карие глаза на темном лице. Оно мне было незнакомо.