Вывалив всю эту чушь, Сергей наблюдал, как досада сменяла покровительство на лице «Достоевского»: не оценили!
- Да нет, Сергей, я не актер, я художник-оформитель, - спустившись с Олимпа, ответил театрал.
В это время самолет набрал высоту, загорелась зеленая табличка, отпускающая в туалет тех, кому стартовые перегрузки надавили на мочевой пузырь.
Отодвинулась шторка, и прекрасная представительница Аэрофлота с дежурной улыбкой выкатила впереди блестящий столик, уставленный разноцветными бутылками.
Поравнявшись с Сергеем и вгрызаясь в него своими бездонными глазами того же цвета, что и униформа, она лукаво спросила:
- Не желаете ли попить или выпить что-нибудь?
Желание, которое наполнило Сергея, было несравнимо с желанием простого проглатывания жидкости, да и из всех бутылок он не нашел ни одной знакомой.
- А можно стакан воды? - даже несколько застенчиво спросил Сергей, борясь с желанием раскрутить «стюардессу по имени Жанна» на разговор. Все приятнее, чем отвечать на вопросы художника-«Достоевского» с любопытством следователя прокуратуры.
- Конечно можно, - ответила «Жанна» (а может, и не Жанна, но обожаема - это точно, и желанна несомненно).
В это «конечно, можно» было вложено столько понимания!
- Я все прекрасно понимаю - отлет, прощание, гулянка с друзьями, белая ночь и прочие детали, составляющие нормальный отлет нормального пацана.
- Да ни хрена ты не понимаешь, - смотрел Сергей ей в ответ. Потому что пошарпаный вид был результатом суматохи последних дней, вызванной беготней и тем, что перед самым вылетом его обобрали, как липку, взломав квартиру, которую он снимал. По счастью, паспорт с проставленными визами и билет Москва - Париж были при нем. Только это и осталось от многомесячных усилий по собиранию «зелени» всеми правдами и неправдами, гонки за курсом «американского рубля». Догнать его в то время было практически нереально.
Сергею не было стыдно за все сделанное - в карман он ни к кому не залез, никого не ограбил и не убил. В глаза людям смотрел прямо. Вращался, как вращались в то время миллионы людей в надежде поймать удачу, а с ней и куш сорвать, часто балансируя между законом и беззаконием. И вот на тебе! Двери с выбитым замком, перевернутая мебель, разбросанные лишенные всякой ценности вещи. Исчезло все, что имело мало-мальскую цену и, конечно, деньги.
В это время небо ему упало на голову, и под его тяжестью Сергей сполз по стене, опустившись на корточки и обхватив голову руками, как бы защищаясь от повторного удара.
Мыслей не было, слез и отчаяния не было. Было простое отупение и заторможенность. Даже, кажется, земной шар в эту минуту перестал вращаться, но так как личная трагедия одного индивидуума - это ничто по отношению к глыбе, несущейся в космосе. Остановки никто, кроме потерпевшего, не заметил.
Нащупав во внутреннем кармане «серпастый-молоткастый» и вложенный в него билет, Сергей начал возвращаться к действительности, которая за это время перешла в грустную действительность. Пересчитаем патроны и раненых: имеем билеты до Парижа, паспорт с визами, а вот денег, даже на автобус до аэропорта, - нет. До вылета оставалось меньше суток.
В трудные минуты мы идем к близким людям, чаще это родные. Только родные Сергея находились на другом краю «одной шестой части суши». Но оставались еще неродные, но ставшие родными за годы совместной службы.
- Вот, бери, - Олег протянул Сергею берет, наполненный разноцветными билетами. - Пацаны тебе насобирали. Немного, но хоть какая-то мелочь будет. Давай, ни пуха тебе! Да смотри, тельник не позорь...
На эти деньги, да на двадцать баксов, которые оторвала от себя женщина, приютившая его в последнее время, Сергей купил самое необходимое для выживания на Диком Западе: три бутылки водки, булку «Бородинского» хлеба да батон колбасного сыра.
- Ну что же, вместо путешествия в первом классе поедем в товарном вагоне.
Не было ни провожающих, ни цветов, ни прощальных поцелуев, ни «Прощания славянки», а была утренняя сырость с «жидким» асфальтом, электричка, набитая народом и матом.
Глядя на убегающие от вагонов поля через мутное стекло электрички, в памяти всплыли лермонтовские строки:
Прощай, немытая Россия!
Страна рабов, страна господ...
Наверное, вот так же сидел, бедняга, на краю деревянной лавки, смотрел через такое же грязное окно, и в душе у него была такая же пустота и страх перед неизвестностью и чужбиной.