— Разумеется, — вздохнул Алферов. Он почувствовал, что, войдя в столь неподходящую ей роль простодушного ребенка, Евгения Петровна не намерена с оной расставаться. Ничего из нее больше не вытянешь, будет лишь складывать бантиком губки.
Жизненный опыт не подвел — так оно и получилось. Вскоре Вольскую пришлось отпустить восвояси, а на ее место пригласить счастливейшего из мужей.
Алферов констатировал, что тот на редкость хорош собой. Высокий, стройный брюнет с тонкими аристократическими чертами лица и чарующими глазами. Немудрено, что по молодости Майя в него влюбилась. Теперь-то она понимает, что в мужчине главное — не внешность, а в двадцать лет от девушки этого требовать жестоко…
Вольский молча ждал, пока с ним заговорят. Довольно редкая черта — большинство предпочитают вылезти с чем-нибудь сами.
— Скажите, Алексей Александрович, у вас нет предположений о том, кто мог совершить вчерашнее преступление?
— Нет.
И никаких комментариев, короткий равнодушный ответ.
— Вы лично знали про наличие в доме болиголова?
— Да.
И снова, черт возьми, без комментариев!
— Когда вы об этом узнали?
— В начале вечера. Светочка рассказывала за столом.
Что интересно, даже время полностью совпадает с версией жены. Либо говорят правду, либо заранее позаботились о непротиворечивости показаний.
— Вы помните, кто после пения при свечах первым сел за стол?
— Нет.
— Вы не заметили вчера чего-нибудь особенного? Каких-либо конфликтов, например.
— Нет.
«Ладно, мы тебя выведем из летаргии! — злорадно подумал майор. — Если и это не поможет, значит, я ничего не понимаю в людях».
— А разве Юрский не ухаживал весь вечер за Майей Вахтанговной?
Легкий румянец проступил на щеках собеседника.
— Меня это не интересовало.
— Да я и не считаю, что интересовало, — с невинным видом прокомментировал Алферов. — Просто спрашиваю. Так ухаживал?
— Да. Ничего другого ему не оставалось.
— В каком смысле?
— В прямом, — стараясь, чтобы слова звучали иронично, произнес Вольский. — Если Майя хочет, чтобы мужчина за ней ухаживал, у него нет выбора.
— Да? Действительно, вы должны хорошо ее знать, вы же были на ней женаты. Что она собой представляет?
— Хищница, самая настоящая хищница. Примитивная и жестокая.
— Да? — демонстративно изумился майор. — Вот бы не догадался!
— Разумеется, с первого взгляда этого не видно, — холодно продолжил Алексей Александрович, но щеки его разгорались все ярче. — В былые времена из нее вышла бы дорогая куртизанка, разоряющая поклонников и получающая удовольствие, когда кто-нибудь из них погибает. Она ненавидит мужчин, всех без исключения. Ненавидит и презирает. И вертит ими, как хочет.
— Трудно вам, бедному, с нею жилось!
— Да, нелегко. Она вполне могла отравить Юрского просто так, по злобе. Хотя, наверное, начала бы с меня, но и его могла тоже. Это страшная женщина!
— Юрского? — вздрогнул тихо сидевший до того момента Пашка. — А откуда вы знаете, что его, а не Карпова?
— Мне… мне сказала Женя, а ей вы.
— Ничего подобного. Мы специально проследили, чтобы вы не успели с ней поговорить.
Алферов и сам собирался огорошить собеседника подобным вопросом, правда, в несколько иной форме. Удачно, что Вольский вышел из равновесия, обсуждая Майю, и проболтался. Сидит теперь с несчастным видом в ожидании помощи с небес. Такие вечно ждут помощи, а не рассчитывают на собственные силы. Если на него нажать, наверняка растеряется и, забыв про наставления жены, начнет метаться.
Словно по мановению волшебной палочки вместо милого, интеллигентного, довольно простодушного человека перед потрясенным Алексеем Александровичем возник жестокий полицейский из тех, каких мы так часто видим в американском кино. Они избивают подозреваемых, добиваясь признаний, и по не всегда понятным зрителю причинам бросают в сырые камеры невинных людей, упорно не разрешая им вызвать адвоката.
— Итак, вы знали, что яд был в стопке Юрского. Кто его подлил? Вы или ваша жена? Отвечайте, быстро! Ну!
— Не я! — судорожно выпалил Вольский.
— Значит, она? Быстро!
— Не знаю… я не знаю…
— А что знаете? Быстро! Кто вам сказал, где был яд?
— Женя.
— Когда?
— Вчера вечером, уже дома. Она сказала, что в конце встречи мы сидели не на своих местах, и Карпов был на месте Юрского.
— Как она узнала?
— У Юрского была особая стопка, маленькая. Он сам говорил, что боится пить из обычной, потому что у него язва. Женя осматривала Карпова и заметила, что тот сидит около этой стопки.
— Почему она сразу не сказала?
— Не знаю. — Вольский отвечал без секунды промедления, завороженный волей собеседника. — Не придала значения.
— Почему не сказала сегодня?
— Боялась, что вы нас заподозрите. Поэтому она велела мне делать вид, что ничего не знаю.
— Почему мы должны были заподозрить именно вас? Чем она это мотивировала?
— Моим отношением к Майе. Майя весь вечер кокетничала с этим типом, как будто хотела за него замуж. Да, и еще! Он был в Жениной клинике и устроил страшный скандал. Грозил лишить лицензии. Вот Женя и боялась, понимаете?
— Я понимаю, что вы пытались отравить Юрского из ревности, — жестко возразил майор. — Правда все равно откроется, а чистосердечное признание облегчит вашу участь.
— Нет, нет! Я ничего не делал. Да, я был не в себе, но никого не убивал.
— Вы знали про наличие в доме болиголова?
— Нет, не знал.
— Но вы уверяли, что Юрская рассказывала о нем за столом.
— Так говорила Женя, поэтому я подтвердил. Может, Света и рассказывала, но я не слышал. Меня тогда волновало совсем другое.
Ничего более вразумительного добиться от Вольского не удалось. Алферов мысленно поблагодарил его жену за милую привычку вести телефонные разговоры, не смущаясь присутствием посторонних, и послал Пашку за Евгенией Петровной (она, как известно, поджидала мужа в машине).
Едва бросив взгляд на Алексея Александровича, Вольская, похоже, сразу сообразила, что к чему. По крайней мере, на лице ее отразилось такое, что оба милиционера ощутили острый приступ мужской солидарности. Расследование расследованием, а пытки на медленном огне парень не заслужил!
Впрочем, майор отбросил неуместное сострадание и холодно сообщил:
— Ваш муж изложил нам свою версию событий. Изложите и вы свою, желательно правдиво. Дача ложных показаний — уголовное преступление.
Евгения Петровна сжала губы в тонкую нить, затем неохотно разомкнула их.
— Вчера, оказывая первую помощь пострадавшему, я заметила, что рядом с ним находится стопка Юрского. Поскольку пострадавший был безобидным человеком, я поняла, что отравить хотели не его. Вот и все.
— И вы скрыли это от следствия.
— Уверяю вас, что ни я, ни муж не причастны. Да, Юрский грозил устроить мне неприятности, но, раз он не сделал этого сразу, вряд ли стал делать бы потом. У меня не было причин его убивать. А у Леши… многие считают, что он до сих пор неравнодушен к этой стерве, но я твердо знаю, что это не так.
Алферов как раз твердо знал обратное и был уверен, что Вольская тоже, однако понял, что с данной позиции ее не собьешь.
— А то, что Юрская говорила за столом про болиголов, ваша фантазия или правда?
Евгения Борисовна ненадолго задумалась, затем заявила:
— Мне кажется, это правда, но точно не помню. У меня от волнения все смешалось в голове.
Ответ был разумный — дамочка и не признавалась во лжи, и в то же время сохраняла возможность в дальнейшем от своих слов отпереться. Убедившись, что Вольская полностью взяла себя в руки — и мужа, разумеется, тоже, — майор позволил им удалиться. Хотя счастливый супруг, похоже, предпочел бы тихую камеру, пусть даже крайне сырую.
— Я не верю, что преступник он, — тут же поделился своими соображениями Пашка. — Такой слизняк ни на что не способен, даже подлить яду. Разве что жена подучила, до и то он бы не справился.
— Не скажи, — покачал головой Алферов. — Вот такие податливые иногда способны на самые неожиданные поступки. Неожиданные даже для себя самого.