Он вцепился в их длинные ребра, чтобы не упасть, а ближайший «шкаф» двинулся на него, обнажая черную пустоту за тающей дверцей. Мелькнула мысль о побеге. «Поздно!» — подавила ее последующая. Пустота уже поглотила его, зажала будто в тугом коконе, но не парализовала: двигаться было можно, хотя и с трудом. Откуда-то сверху подул ветерок, холодный, пахнущий озоном, а по телу побежали мурашки, и закололо в груди. Что-то еще туже связало тело; попытался поднять руку и не смог, только чуть пошевелил пальцами. Уже и дышать стало тяжко, а по лицу потекли липкие струйки пота: температура повышалась.
— Задохнусь,— сказал он вслух.
Но крикнуть не мог — голос перешел в хрипоту, горло саднило, язык распух. Мысли потеряли форму, растеклись, появились галлюцинации. Малыш вдруг отчетливо увидел окно со стеклами, по которым били дробинки косого дождя. И сквозь пленку дождя— грозди махровой сирени в саду. Поспать бы чуток под этот стук капель!
И вдруг опять неожиданно— как всё здесь!— сознание прояснилось, мысль вновь обрела движение и ясность. «Проверяли,— подумал тотчас же Малыш,— проверяли, насколько мы действительно окочурились; может, кто еще жив и не перекраивать его надо, а чуточку подлечить после драки. Всякое ведь бывает». И действительно,всякое: воздух вдруг посвежел, точно и не было липкой духоты и тяжести, темнота растаяла, наполнившись розоватым туманом, похожим на предрассветный где-нибудь летом на земной рыбалке.Но не успел он обрадоваться, как неизвестно откуда возникшие зажимы мягко опрокинули его на что-то плоское и жесткое— может быть, плаху, может быть, операционный стол. Сверху опустился колпак вроде парикмахерского фена, дохнул на Малыша горячим воздухом, и по телу словно ток пробежал.
Дернул руки — зажаты по-прежнему, выругался и стал ждать: заварил кашу — не жалуйся. Ждать пришлось не долго. Из тумана вышли двое в голубых куртках. Ближайший протянул черную воронку, от которой уходил в неизвестность длинный и гибкий, как резиновая трубка, шланг и приложил воронку ко лбу Малыша. Кожа под ней стянулась, но боли не было. Второй чем-то острым разрезал ему рубаху и приложил другую воронку к груди. Воздух зашипел, в грудь кольнуло.
— Осторожней! — крикнул Малыш.
Голубокожие переглянулись и засвистели по птичьи— чик-чирик,— в глазах у них промелькнуло недоумение. Но дела не бросили, вытянули откуда-то длинную белую материю — простыню не простыню— и накрыли Малыша. «Похоронили,— подумал он,— как после неудачной операции».
Но операция только начиналась.
Сначала Малыш ничего не чувствовал. Пустота и тишина кругом, только противно стягивали кожу воронки со шлангами, да где-то негромко гудели не то моторы, не то вентиляторы — поди разберись в этой колдовской механике! Но вдруг ему почудилось, и как явственно, как отчетливо почудилось, что кто-то подслушивает его мысли. Малыш испугался и замер, пытаясь проанализировать ощущение. А неведомый подслушиватель мыслей как бы подбадривал даже: «Не бойся. Думай, думай, не помешаю».
«Галлюцинирую»,— ужаснулся Малыш.
Но то была не галлюцинация. Некто или нечто действительно прослушивало сознание Малыша, словно катился в нейронной системе мозга маленький умный шарик и собирал всю информацию, накопленную инженером за три десятка лет его жизни. Всё собирал, ничем не гнушался — ни сомнениями, ни горем, ни болью, ни радостью. Малыш понимал, что это такое. Сотрут всё напрочь — знания, память, привычки, наклонности— и смоделируют нового человека. Любого, только не Малыша— забияки, скептика, дружелюбного парня и отличного инженера, пойди поищи лучшего по всем этажам Управления космической службы.
Он рванулся со своего «операционного ложа», и зажимы не выдержали, сорвались, сдирая кожу с запястий. Рывком сел, оторвал от груди и лба дурацкие воронки, пошевелил ногами: свободны. Соскочил на пол, огляделся: не было «стола», на котором лежал, растаяли в розовой дымке воронки со шлангами, только валялась на полу смятая простыня-покрышка. Пнул ее ногой и неожиданно успокоился: сам виноват, будь осторожнее.
Посмотрел по сторонам: всюду один и тот же туман- не все ли равно, куда сунуться! — и нырнул в клубящуюся муть.
Теперь он стоял в большом зале — не то ангар, не то вокзал на каком-нибудь земном космодроме,— только вместо диванов и кресел, на которых дремлют ожидающие поездки, тянулись ряды «операционных столов», повисших, как и повсюду здесь, без всякой опоры. На каждом— безжизненное тело гедонийца, соединенное черными длинными шлангами с красной светящейся панелью под потолком. Панель мелко-мелко дрожала, и от этого шланги, присоединенные к воронкам на обнаженных телах, ритмично извивались, как змеи в террариуме. А живых людей в зале не было — только мертвецы, попавшие в перекройку. Да и тех было немного: Малыш заметил, что добрая половина «столов» пустовала. Но и те, где шла «прочистка» мозгов, вели себя не спокойно. То один, то другой выстреливали воронками,и те, качаясь, повисали в воздухе, а «столы» подымались к потолку, пропадая в туманной мгле и снова опускались вниз, но уже пустые.Гедониец, подготовленный к дальнейшему циклу регенерации, оставался где-то наверху.
«Зрелище не из веселых,— решил Малыш,— пора менять дислокацию, все равно ни черта не понять». Он подошел к «столу», уже готовому к путешествию наверх, бесцеремонно подвинул мертвого гедонийца и уселся рядом, держась за призрачный, но твердый на ощупь край «операционного стола».
Подъем прекратился так же внезапно, как и начался. Малыш спрыгнул и увидел прямо перед собой темное жерло трубы метра полтора в диаметре. Тело гедонийца, неизвестно как и чем сдвинутое, скользнуло туда, а «стол» нырнул вниз и пропал.
«Была не была, все равно другого пути нет»,— решил Малыш и скользнул в трубу за гедонийцем. Несмотря на свой почти двухметровый рост, он мог, согнувшись, даже идти по трубе, перебирая руками по горячим стенкам, словно труба входила в систему центрального отопления. Сначала идти было легко, но потом труба поднялась, и пришлось ползти в гору на четвереньках. А труба, казалось, не имела конца. По-прежнему кругом плотная темнота, гасившая все звуки — даже попытка постучать по стене оказалась беззвучной, только уклон понизился. Малыш прополз еще немного, и рука его уже не встретила никакой опоры. Сильный толчок в спину бросил его куда-то вниз, он пролетел во тьме — как долго, сам не помнил — и шлепнулся на что-то мягкое и податливое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и мгновенно погасившее инерцию падения.
«Спасен»,— было первой мыслью, а второй — неожиданно вторгнувшийся в сознание чужой вопрос:
— Ты можешь думать?
— Могу, естественно,— автоматически ответил Малыш и тут же изумился: — А кто говорит?
— Не все ли равно кто? Спрашивай.
— Голос из тьмы,— усмехнулся Малыш,— а где ты, собственно, пребываешь? В Аоре?
— Нет, в Голубом городе. Там, откуда могу контролировать все, что происходит на этой планете.
— Понятно,— подумал вслух Малыш.— Координатор. Супермозг, созданный Учителем.
— Я не Мозг. Я регулятор.
— Машина?
— В твоем понимании— да. Двигатель жизни.
— Вечный двигатель?
— Вечность то, что не имеет конца. Все конечно в природе.
— А бессмертные циклы?
— Бессмертны пока только те, кого вы называете гедонийцами. Люди смертны.
— Значит, гедонийцы — не люди?
— В определенном смысле— нет. Если жизнь человека, твою например, представить в виде графика в двухмерных координатах, то получится кривая с пиком где-то посредине. Разогни ее вторую часть и проведи параллельно оси абсцисс — получишь график жизни гедонийца.
— Зачем это нужно?
— Что?
— Циклы. Повторения. Ты сам говоришь, что все в природе имеет конец.
— Не знаю. Это не входит в мою задачу.
— А в чем задача?
— Управлять. Регулировать. Корректировать эволюцию циклов, стабильность технологии, следить за уровнем.
— Каким?
— Информации.
— Добытой в драке или в потугах воображения,в скотских играх или необузданных прихотях?
— Ты прав. Информация везде. Все, о чем ты думаешь и что делаешь, несет в себе информацию.