— А они и здесь не общаются.
— Здесь и не нужно. Ты посмотри на них после работы.
— Четвертый порядок,— съязвил Алик. Но Си не понял иронии.
— Мы еще успеем и к четвертому и к пятому. Поторопись.
Неизвестно какой по счету уровень оказался похожим на холл аэровокзала. Как и в других открытых пространствах города, он не имел видимых границ. Просто люди, сотни голубых людей в одинаковых куртках сидели кто где, неизвестно на чем— мебель вообще не просматривалась.
— Садись где хочешь— там и кресло,— подсказал Си Алику.
Он так и сделал.
Что-то щелкнуло, и все стихло. Алик хотел было спросить у Си, но тот приложил палец к губам. Молчание навязывалось, как перед спектаклем, и он не заставил себя ждать. Что-то обручем сжало горло, перехватило дыхание. Бессмысленная тоска, беспричинная жалость наполняли Алика, вытеснив прочие ощущения. Глаза наполнились слезами, он уже не смог сдержать их, да и не хотел сдерживать, слезы уже ощущались и на губах каплями соленого пота. Вытирая их, он успел заметить, что Си тоже плачет, но спросить не успел: новый шок перехватил дыхание. Слезы высохли, и тоска исчезла, словно ее выдула мощная волна радости, за которой тотчас же последовала вторая волна— веселья, такого же бессмысленного и беспричинного. Алик ни о чем уже не спрашивал, ничем не интересовался, мысль исчезла. Ее вытеснил смех. Алика трясло и передергивало от смеха, глаза снова наливались слезами, в горле першило, но уже от хохота, истерического и неудержимого. Сколько минут продолжался этот пароксизм, Алик даже приблизительно не мог сказать, но кончился он так же внезапно, как и возник. Только дышать вдруг стало легче и думать радостнее, мозг словно прополоскали какой-то освежающей живительной жидкостью. «Подзаряжают эмоциональные аккумуляторы»,— подумал он и сказал вслух:
— Я все понял, Си.
…— Я все понял, Фью,— почти в то же время сказал и Библ, отнюдь не предполагая синхронности, в данном случае чисто случайной и уж никак не волшебной. Просто он выразил свои чувства, просмотрев на экране урок математики для четырехлетних.
Отражение на экране было действительностью, только не окружающей, а отдаленной двумя десятками уровней. Экран не был телевизорным, не был он и экраном— просто эту действительность приблизили без всяких оптических фокусов, только не впустив в нее Библа, чтоб не нарушить детского мыслительного процесса. А он был сложным и трудным и требовал от ребенка дерзости мысли, ее удивительной способности искать и открывать новое. Математические изображения и символы, принятые на Гедоне, переводились в сознании Библа на понятный ему язык земной математики, и он был буквально потрясен тем объемом математических знаний, каким уже обладали четырехлетние человечки в крохотных курточках. Когда их сверстники на Земле усваивали еще только азы арифметики, они уже оценивали искривленность трехмерного мира. Библ понимал, конечно, что для управления сложнейшей техникой этого мира нужна и соответствующая ей подготовка, но его поразила ее ограниченность— не в объеме знаний, а в стремлении этот объем увеличить. Не устранил этого недоумения и Фью, кратко пояснивший, что нынешний объем знаний придан цивилизации с ее основания и остается незыблемым, как и она сама.
— Значит, научные открытия не поощряются?— спросил Библ.
— Все, что нужно, давно открыто.
— И никаких загадок в природе нет?
— Требующих разгадок, какие могут обогатить человеческий разум? Нет.
— Я впервые не верю тебе, Фью.
— Почему?
— Это действительно твое мнение или ты повторяешь то, чему учат вас в школах?
Фью не ответил. «Еще один психологический шок»,— внутренне усмехнулся Библ.
…А где-то на другом уровне города, у световых табло, которые с таким же успехом можно было назвать пространственными видеоскопами или демонстрационным вакуумом,ничем не ограничивающим возникавшие в нем цветные загадки — Библ остроумно назвал их уловителями желаний,— Друг объяснял Капитану механизм телепортации. И Капитан, даже не думая о возможной синхронности с разговором Библа, задал своему собеседнику столь же щекотливый вопрос:
— В общем, все ясно, кроме одного. Для кого?
— Не понимаю.
— Для кого это техническое чудо? Для вас?
— Оно прекрасно само по себе. Мы позволяем мысли, только мысли, стать хозяином передвижения в пространстве.
— Позволяете вы, но не вашей мысли и не в вашем пространстве.
— Ты в чем-то прав. Но само управление столь совершенной технологией не может не быть наслаждением.
— Так пользуйтесь и тем, что это наслаждение дает. Его отдачей. Как я понял, вы искривляете пространство, сближаете объекты для связки, создаете стык. Ну, и входите, куда вам хочется.
— Нельзя. Диспетчеры пространственных связок не могут выходить на линию стыка. Кривая должна пройти мимо. Малейшее отклонение и… гравитационный удар.
— Попробуем.
— Что?
— Соедини вон эти зеленые точки.— Капитан взглянул на табло.— По-моему, они ищут друг друга.
— Ничего нет проще. Смотри на ленточку сверху— вертикальные цветные полоски. Это не спектр, а формула. Очередность полосок должна оставаться стабильной. Теперь сближай. Не годится.
— Почему?
— Шов чернеет. Стык не точный. Разъединяю.
— Я соединял по кривой.
— Так и надо. По прямой нельзя — можешь коснуться линии связки. Ну!.. Слишком медленно. Шов снова грязный. Гляди.
Друг мгновенно соединил два зеленых пятна. Где-то в зеленом мире кто-то куда-то вошел или вышел. Друг пояснил.
— Вот так. Повтори. Только не забывай о формуле связки.
Капитан нашел два скользящих синих пятна. «Аора»,— подумал он и посмотрел на полосатую ленточку. Ему показалось, только показалось, что одна полоска как бы набегает на другую. Не то голубая убавляет пространство серой, не то серая теснит голубую. «Погоди»,— услышал он, но уже не смог притормозить мысль.Пятна соединились,и вдруг что-то ударило его по глазам. Миллион искр — и тьма. Колодец без дна. А он сам летит вниз бесшумно и бесконечно. Никакой боли. Только ощущение падения, как в затяжном прыжке с парашютом. И наконец толчок, что-то пружинит, мягко укладывая на протянутом черном бархате. Он уже ощущает тело, кожу, сосуды, веки. Они чуть-чуть подымаются, пропуская тоненькую полоску света. Полоска расширяется, и ослепляющая белизна заливает мир. Как молоко из бутылки, вылитое на черный стол. А он опять движется, но уже горизонтально, на чем-то тоже белом и в белом туннеле, почему-то напомнившем ему регенерационные залы. Может быть, он и в самом деле в этих белых подземных подвалах?
Он хочет спросить сопровождающих его маленьких людей в знакомых курточках. Губы его уже шевелятся, но вопрос замирает невысказанным, когда доносится тихий шепот:
— Молчи. Не сейчас. Не двигайся.
Ничего не ощутил Капитан,когда горизонтальное положение его вдруг сменилось вертикальным,— ни толчка, ни мускульного напряжения, ни тяжести, ни вращения, с каким спиралью понесла его вверх синяя пластиковая дорожка. Так в кабине самолета ощущаешь отрыв от земли только по убегающему вниз ландшафту. Здесь же убегали вниз встречные дорожки, секущие и касательные плоскости и уровни с их недоступной пониманию машинерией.
— Что случилось? — с трудом выдавил он наконец вопрос к своему, не проявляющему беспокойства спутнику.
— Гравитационный коллапс,— ответил тот тоном человека, разговаривающего о погоде.— Ты исказил формулу.
— А потом?— спросил хрипло Капитан.
— Как обычно. Реанимация.
Ну о чем дальше спрашивать, о каких подробностях, которые даже не счел нужным упомянуть голубокожий? Впрочем, у Капитана оставался еще один вполне нейтральный вопрос:
— Куда же мы едем?
— Уже приехали.
Глава VIII
РАЗГОВОР С КООРДИНАТОРОМ.
ПЕРЕД ПОСЛЕДНЕЙ РАЗВЕДКОЙ
Голубая дымка наполняла овал, подобный земному футбольному стадиону. По краю его, как беговая дорожка, тянулась неподвижная черная лента без всякой ограды. Если подойти к краю и посмотреть вниз и вверх, голубая бездонность касалась одна другой, как зеркальное отражение. В центре висел золотой шар метров пятидесяти в поперечнике, слабо подсвеченный изнутри. Когда вы глядели на него долго и пристально, он начинал пульсировать многоцветно и ярко, как и всё в этом городе. Он как бы излучал сквозь золотистую пленку подсвеченные золотом другие цвета. Алик тут же предположил, что Координатор мыслит, а свет и цвет — это возникновение и движение мысленных ассоциаций, но ни его товарищи, ни их спутники его не поддержали. Только Капитан строго сказал: