— Мощно излагаешь, чувак. Прямо хоть в «Эхе» печатай. Только знаешь что? Мы в Ливерпуле такими статейками задницу подтираем!
Чтоб тебя, засранец! Ладно, к черту все. Мне здесь больше делать нечего. Не знаю, какого хрена я потратил столько времени на этого мелкого поганца. Я поворачиваюсь к Алике, чтобы сказать ей: «Пошли отсюда», но тут она наклоняется к Ричи, смотрит ему в глаза, и на губах у нее играет какая-то странная улыбочка — такой улыбки я у нее никогда еще не видел.
— Знаешь, Ричи, — говорит Алике, — я бы сейчас не отказалась перекусить. Орешков погрызть, скажем. У тебя грецких орехов не найдется?
— Что-о? — От этого невинного вопроса Ричи подскакивает, словно его ткнули раскаленным прутом, и начинает наливаться багрянцем. Можете мне не верить, но, клянусь, руки у него дрожат.
— Обожаю грецкие орехи, — как ни в чем не бывало, продолжает Алике. — Особенно в шоколаде. Никогда не пробовал? Пальчики оближешь!
— У нас внизу, в баре, вроде должны быть орехи, — замечает одна из девиц.
— Да не нужны ей никакие орехи! — рявкает Ричи. Он уже красен до корней волос и смотрит в угол, где сложены ящики сигарет.
— Ну ладно, — говорит Алике. — Может, начнем сначала?
Он кивает.
— Не знаешь, Брайан в последнее время со своей матерью не виделся?
— Не знаю.
— Сколько ей сейчас — лет шестьдесят, наверное?
— Рите? Да уже седьмой десяток пошел.
— А Брайану сколько?
— Брайану сорок, как мне.
— Ты не мог бы кое-что передать Рите от меня?
— Что?
— Скажи: сын и дочь доктора Ребика просят ее об одолжении. В память о старых временах. От ее семьи — нашей семье.
— И все?
— И все.
— Ничего больше?
— Ничего.
— Ладно, передам.
— Позвони ей прямо сейчас, хорошо?
— Я?
— Ну да. Давай.
— Хочешь, чтобы я звякнул Рите?
— Правильно. Позвони ей и объясни, в чем дело. И, к моему изумлению, этот ублюдок послушно снимает трубку и набирает номер старой леди.
— Привет, Рита, — говорит он. — Я тебя не разбудил? Ну извини. Что, говоришь, засиделась допоздна? Опять видео смотрела, что ли? Смотри, как бы у тебя от этих ужастиков кошмары не начались. Слушай, у меня тут сидит сестра Сэма Ребика, а с ней — тот янки, что строит отель на Шавасс-парк, на том самом участке, который Брайан сдал под другую постройку. Говорит, она хочет, чтобы Брайан отозвал своих ребят и отдал землю янки. Просит, чтобы ты сделала одолжение ее семье.
Потом, протягивая трубку Алике:
— Говорит, хочет сама с тобой парой слов перемолвиться.
Алике берет трубку.
— Да, знаю, — говорит она. — Конечно, вы правы. Он был удивительный человек. А уж нам-то как его не хватает! Да, хорошо. Спасибо вам.
Я тщетно пытаюсь понять, что происходит. Покивав в трубку еще несколько секунд, Алике отдает ее Ричи.
— Ну, что она?
— Говорит, на следующей неделе поедет навещать Брайана и перемолвится с ним словечком. Ладно, нам пора. Будем ждать от тебя вестей.
— Вот это я понимаю, другой разговор, — ухмыляется Ричи. — Коротко и без экивоков — как раз так, как я люблю. — И подмигивает девицам.
Мы спускаемся по лестнице, и охранник набирает код, чтобы нас выпустить.
— Слушай, — говорю я ему, — можешь объяснить, зачем ты на себе нарисовал эту штуку?
Он смотрит на себя в зеркало над дверью.
— А че? Клевая наколка.
— Клевая, говоришь?
— Ага. Круто смотрится.
— А ты знаешь, что это такое?
— Аче?
— Я серьезно спрашиваю. Знаешь?
— Конечно. Свастика. Нацистский знак.
— Джозеф, — говорит Алике, — пошли. — И увесистым толчком пониже спины выпихивает меня за дверь.
— Ты слышала? Он…
— Джозеф, он слышал, что свастика — нацистский знак, но вряд ли понимает, кто такие нацисты. Пошли отсюда.
— Подожди. Хочешь сказать, он не понимает, что такое свастика, что она значит?!
— Ричи ты видел. Подсказка: парней умнее себя он в охране держать не будет.
Она стоит, выпрямившись во весь рост и положив руку на перила. В позе, в повороте головы, в блеске глаз — неукротимость и готовность к борьбе. Здесь она в своей стихии. Потрясающая женщина, я такой еще не встречал. Может быть, девушки-военнослужащие чем-то ее напоминали; но, когда началась война, их осталось немного, и те, что остались, все больше льнули к голубоглазым красавчикам, особенно к офицерам. Представляю себе: двадцатилетняя Алике в военной форме, на плече «узи» — берегитесь, арабы!
Не в силах противиться этому желанию, я сжимаю ее руку и говорю:
— Алике, тебе когда-нибудь говорили, что ты удивительная?
— Не жми так, мне больно.
— Извини. Так что там произошло?
— Все проще, чем ты думаешь. Никаких тайных чар, никакого гипноза по телефону — просто знание местных реалий того порядка, который мужчины именуют «сплетнями». Много-много лет назад у Риты Хам-фриз был любовник. В то время она была просто красотка: ноги из ушей и волосы цвета воронова крыла. Отец ее перед войной приплыл с Мальты и устроился на сахарный завод Тейта и Лайла. Жили они на задворках Грэнби-стрит. В шестнадцать лет она вышла замуж за Гарри Хамфриза, портового рабочего, грубого детину, который каждую субботу напивался и колотил жену почем зря. Через несколько лет он ей до смерти надоел. Помнишь адвоката по имени Кевин Вонг, он был у нас на поминках?
— Конечно.
— Так вот, Рита убиралась у него в офисе. И от него забеременела. Было это в шестьдесят третьем, Брайан тогда был еще совсем малышом. У Кевина, разумеется, были жена и дети, и Рита просто не знала, что делать. Кевин — наполовину китаец, и она понимала, что ребенок, скорее всего, родится узкоглазым — и тогда Гарри сразу все поймет. Убить, может, и не убьет, а вот покалечит запросто. И тогда Кевин пошел к моему отцу и попросил помочь.
— То есть как помочь?
— В то время аборты были запрещены.
— И он…
— Да.
— Ага. Понимаю. И вы с Сэмом знаете эту историю?
— Только я знаю. Сэм — нет.
— Откуда?
— Несколько лет назад Рита приводила Флорис, сводную сестру Брайана, к Мел в центр планирования семьи. И рассказала ей, а Мел пересказала мне.
— Почему же Мел не поделилась этой историей с мужем?
— Знаешь, Джозеф, мы свои женские секреты предпочитаем держать при себе.
— И что было с Ритой дальше?
— В конце концов, уже ближе к сорока годам, она ушла от Гарри к одному парню, содержателю клуба для моряков из Тринидада. Флорис — его дочь. С ним она живет до сих пор и, кажется, счастлива. По крайней мере, надеюсь, что она счастлива. Время от времени встречаю ее на улице. Знаешь, она до сих пор неплохо выглядит.
Мы неторопливо идем по улице. Становится все жарче: я вижу, как по шее у Алике стекает капля пота, и замечаю, что ее золотая цепочка прилипла к коже. Да и я сам исхожу потом — вся рубашка мокрая. Соленый запах моря смешивается с мускусным запахом духов Алике. Жарко и душно; похоже, будет гроза.