Проехав немного вперед, передо мной открылся главный дом. Для большинства он казался внушительным со своими серыми каменными стенами и несколькими башенками, но для меня он был самым теплым и гостеприимным. Потому что здесь жил мой дядя. И он всегда хорошо относился ко мне.
Я припарковался в том месте, которое всегда использовал во время летних каникул – слева от гаража на пять автомобилей, на травянистом пространстве, между ним и боковым входом на кухню. Когда я отключил двигатель, то я остался сидеть в машине в тишине на несколько минут, вспоминая те времена, когда я приезжал сюда. Я посмотрел на кухонное окно, надеясь, что Танни, домработница моего дяди, будет ожидать меня, как всегда. Сегодня, однако, окно кухни пустовало. Мой дядя был мертв. И я уверен, что Танни устала ждать моего возвращения.
Я был немного удивлен чувству вины, которое я почувствовал. Я потратил около дюжины или больше лет, совершенствуя искусство никогда не ошибаться и никогда не чувствовать себя виноватым. В некотором смысле, оба этих понятия, являются, как образом мышления, так и действительностью. По крайней мере, для всех мужчин Спенсеров. И мужчины Спенсеры никогда не ошибаются. А это означает, что мы никогда не должны чувствовать себя виноватыми.
До сегодняшнего дня. Когда я приехал обратно в Беллано за последние десять лет. Я никогда не возвращался сюда. Потому что мой отец вырастил идеальную копию идеального ублюдка.
Меня.
Сглатывая непонятное чувство, которое застряло в моем горле, я вышел из машины и направился к входной двери. Я застегнул свой пиджак, когда прошел через прихожую, отмечая, что она пахнет точно также как и в последний раз, когда я был здесь – курительной трубкой. Мой дядя любил свою трубку. И почему-то, ему она шла. Даже табак, который он предпочитал, соответствовал ему. Это был насыщенный, теплый аромат. Домашний. Гостеприимный. Очень похожий на него.
Он совсем не был похож на моего отца. И, слава Богу.
Два швейцара, одетые в черные костюмы и белоснежные рубашки, стояли рядом с дверью, ведущую в библиотеку, любимую комнату моего дяди. Вполне разумно, что он хотел бы провести служение в этой комнате, где скорбящие смогли бы посетить его в последний раз в том месте, которое он больше всего любил.
Как только я вошел в комнату, мои глаза сразу же нашли моего отца, где он стоял около двери, скрестив руки на груди.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он.
Я держал свой взгляд, прикованный к нему – привычка, которая появилась у меня очень давно. Независимо от того, что происходит, всегда нужно держать зрительный контакт. С таким человеком, как Хенслоу Спенсер, отвлечение внимания – признак слабости. И ты никогда не должен позволить ему подумать о том, что ты слабый. Или о том, что ты отступаешь.
– Ты забыл, сколько времени я провел здесь с дядей Малкольмом?
Отвратительный изгиб верхней губы моего отца отразился в холодном блеске его голубых глаз.
– Нет, я не забыл. Я не забыл, как ты бегал сюда, как маленький трус и как он потакал твоими глупыми фантазиями. Нет, я не забыл, как много времени ты проводил с моим братом. Но я думал, что, может быть, ты станешь более здравомыслящим, с тех пор, когда ты был глупым мальчишкой.
– Более здравомыслящим? – спросил я, кусая свой язык и держа за зубами все то, что хотел бы сказать. Я никогда бы не проявил свое неуважение к своему дяде, устроив сцену на его похоронах.
– Да, когда возвращался сюда, – усмехнулся он, его презрение к Беллано было ясным. Он перестал думать о нем, как о своем доме, в тот день, когда вернулся Малкольм.
– Не все из нас ненавидели это место, – сказал я ему, расплываясь в напряженной улыбке, так, чтобы никто больше не смог увидеть напряжение между нами.
– Не все из нас были невежественными детьми.
С большим усилием, я сдержал свою улыбку, кивая ему, прежде чем вежливо ответить.
– Если ты простишь меня, я готов отдать дань уважения.
Я не дал ему возможности ответить. Я просто двинулся дальше, как будто он меня никогда не останавливал.
Я пробрался к передней части комнаты, к гробу. Я почувствовал острую боль раскаяния, что никто из присутствующих не стоял возле него. Мой дядя был вдовцом без детей. Были только он и Танни. И я. Пока я не покинул его несколько лет назад.
Как всегда, я думал об этом, а злоба горела в моем животе. Злоба по отношению к моему контролирующему отцу, который воспользовался преимуществом впечатлительного мальчика, что он мог заставлять что-либо делать. Я только сожалею о том, что не развил в себе много лет назад твердость характера. Может быть, мой дядя не умер бы в одиночестве.
Ваза, полная роз, стояла на маленьком, круглом столе в конце около гроба. Я взял одну розу, и подошел к своему дяде, положив розу на его грудь, рядом с несколькими другими розами. Он любил розы. В течение многих лет, как умерла его жена, моя тетя Мэри, он продолжал ухаживать за ее розовым садом, уверенный в том, что он процветал, когда больше ничего не делал. Я уверен, что розы появились из этого сада. Он не хотел бы ничего меньшего.