Мишка Летягин было возмутился, – куда же вы пьяные на верхотуру? Попадаете все…
А Пьянцух орет, – не лезь, мастер, сиди себе в прорабской, не дрейфь… К утру мы тебе десять кубов бетона уложим и шесть блоков санузлов смонтируем.
Мишка бы и подчинился уже судьбе, решил, будь что будет, если сорвется кто, все на Пьянцуха совести будет, вся бригада пьяная, и мастер тут не при чем…
Ушел к себе в прорабскую, настроил би-би-си на своей "спидоле", да лег спать.
Но в три ночи пришла к нему крановщица Оля Тихонова с башенного крана и сказала, что работать, принимать бетон не будет… А они то уже три бетоновоза с бетонного завода заказали на эту смену, как быть?…
– Как не будешь принимать? – спросил заспанный Миша.
– А так, не буду, стропальщики мало того что пьяные, так Лёха Масягин ко мне в кабину крана залез и там у меня сидит, пытается кнопки нажимать, я ключ из кондуктора вынула, кран обесточила, так что, принимай решение, мастер, ты начальник, или кто?
Мишка был в ужасе.
Что делать?
А пьяные лауреаты комсомола куражились.
Матом его крыли, надсмехались.
И еще эта – крановщица…
Оля Тихонова.
Красивая такая, он ей до этого как назло целый месяц глазки строил.
А тут выходило так, что в ее глазах он полным ничтожеством теперь выглядел.
В общем, получилось все еще хуже, чем он думал-задумал.
Сел Миша на телефон, набрал ноль-два, вызвал наряд милиции. Для важности еще соврал, сказал, что он прораб и звонит с участка, и что у них нападение, захват подъемного крана… Захват, представляющий опасность для жизни окружающих и для государственного имущества.
Приехали быстро.
На двух уазиках с мигалками.
Лёху Масягина с крана в миг достали. Кстати, сам орденоносец Пьянцух за ним лазил.
Потом вытрезвительную машину милиционеры по рации вызвали.
Лёху помяли – побили.
Бригадир этот лауреат комсомола пытался милиционерам права качать, мол не знают, с кем связались, но менты свое дело туго знали, всю бригаду в вытрезвитель отправили. А на Леху Масягина потребовали с Ольги и с Михаила по заявлению написать, мол тот захватил кабину, угрожал, пытался взять управление…
Лёхе пятнадцать суток потом дали.
И бригадир Пьянцух – выйдя на следующий день, сказал Мишке, когда они один на один остались, – берегись, мастерюга сопливый, зарежет тебя Лёха, не простит тебе, кишки выпустит…
Мишка и смалодушничал.
Пошел к начальнику строительства и написал по собственному, попросив рассчитать досрочно, без отработки.
И даже то обстоятельство, что красивая крановщица Оля Тихонова ему в следующую ночную смену дала там в прорабской, и это не подсластило горькой пилюли неверного профессионального выбора…
А потом что еще было?
Два года инженером-конструктором в проектной конторе здешнего филиала московского института Стройпроект?
Ничуть здесь не лучше было, чем на стройке.
На стройке хоть зарплата была.
Оклад мастера в полтора раза выше, чем в проектном у инженера-конструктора, да и квартальные премии, да пусковые… После работы на стройке – сел Миша Летягин на денежную диету.
А тут еще случилась у молодого инженера Летягина любовь…
Полюбил он Иру.
Инженера – конструктора Иру Вельяминову из группы ГИПа* Эрданова.
Ира была красивая, стройная, и лицо у нее было умное и трагически одухотворенное, словно исполненное какого то страдательного контента. Она ходила по коридору их конструкторского отдела, чокая высокими каблучками, и глаза её – её вечно грустные глаза – всегда глядели в пол, а не постреливали налево и направо, как у всех иных инженерок, их проектного института.
Миша сам себя накрутил.
Ведь влюбленность, это самонакрутка. Это самоубеждение, что она самая лучшая из всех.
Не даром в английском языке влюбиться – это – to fall in love то есть буквально – упасть в любовь, то есть расслабиться, дать себе слабину…
Вот Миша и упал в любовь.
Накрутил себя. Настроил. А вернее – расстроил себя, разрегулировал себе контуры и цепи.
Мол Ира такая красивая, такая интеллигентная, такая скромная, такая одухотворенная.
А Юрка Семенов – кореш…
Всезнающий ветеран их проектного института, который всех инженерок у них в отделе перещупал, и знал все про всех – кто с кем и как, тот рассказал страдавшему Мишке, что Ирочка эта спала с ГИПом Мордвиновым – с женатым ГИПом Мордвиновым, и не просто спала, а бегала за ним, как собачонка и терпела от него всякие унижения.
Юрка Семенов рассказал и то, как сам видел, как на сорокалетии у Мордвинова в ресторане "Уральская рябина", Ирочка ему сосала прямо в официантской подсобке, а когда отмечали пятидесятилетие Эрданову, Ирочка тоже была там, и Мордвинов там был на квартире, и Семенов тоже сам видел, как ее пьяную, тот водил в спальню Эрданова и там на ковре имел ее. Со смаком Юрка живописал, как Мордвинов лежал тогда на спине, и как она на нем тогда сверху прыгала – извивалась.
– Что? Сам видел? – спрашивал Мишка.
– Тля буду, зуб даю, видел, – говорил Юра Семенов. Все видели, не один я, все пьяные тогда были, вломятся в спальню, увидят, хихикнут, скажут, мол пардон, пардон, что помешали, а этим – Мордвинову с Ирочкой уже все по барабану – им уже хоть трава не расти.
А еще Юрка рассказывал, как Мордвинов ездил с Ирой на юга. Без жены ездил, в санаторий министерства обороны, для которого они тогда проект делали. И устроил и для Ирочки вторую путевку. И что они там отдыхали две недели, а потом рассорились, и он ее там без денег бросил. Без денег и без обратного билета. Из воспитательных якобы соображений. *ГИП – главный Инженер Проекта – должность в проектном институте Противно Мишке тогда было все это слушать.
Сто кошек на душе скребли.
И совсем однажды противно стало. Просто невмоготу противно, когда пили они как-то раз в отделе после работы.
Пили с Юркой Семеновым принесенный из соседнего магазина портвейн.
В большой комнате, где стояли чертежные кульманы никого не было. Они накрыли нехитрую закуску на рабочем столе у Мишки и допивали уже второй пузырь, как вдруг вошел Мордвинов.
Он был тоже крепко навеселе, и заметив Семенова с Летягиным, решил свое веселье экстраполировать на новых собутыльников.
– А давайте что ли по коньячку, – подмигивая Семенову, предложил Мордвинов, критически оглядывая их скромный натюрморт.
– Мы не против, – за себя и за Мишу ответил Семенов.
Тогда Мордвинов с какой-то многозначительной сладострастной улыбкой достал из пиджака бумажник, открыл его, и из толстенной пачки сотенных, медленно вынул одну и протягивая Мише, сказал, – сбегай-ка, любезный в магазин, да принеси нам хорошего коньячку и закусить там чего-нибудь на свой вкус.
Мишка был как завороженный.
Побежал.
И правда, не пошел, а именно побежал, как приказали.
И тут вдруг вспомнил, как Юрка ему про них с Ирой рассказывал, мол она бегает за Мордвиновым, как собачонка.
Не помня себя дошел до магазина.
Взял какого-то коньяку, конфет, лимонов…
Вернулся.
Вернулся тоже бегом, на полусогнутых.
Мордвинов сидел спиной к нему, когда он входил.
Обернулся и сказал что-то вроде, – А! Принес? Ну, молодец, – и снова отвернулся к Семенову, потеряв к Мише всякий интерес.
Тогда Миша взял принесенную бутылку за горлышко и с размаху шмякнул ею Мордвинова по голове. …
До суда дело не дошло.
Мордвинов подал в милицию заявление, что претензий к Мишке не имеет, что это была пьяная обоюдная ссора, и что он даже мол сам первый Мишку ударил.
Но уволиться Летягину пришлось.
И Ирочка тоже, говорят, сразу после этого уволилась и уехала жить в Киев к тётке.
Мишка долго потом размышлял.
Неужели Ирка с этим Мордвиновым была из-за денег?
– А ты думал из-за чего? – с вызовом переспрашивал его кореш Юра Семенов, – конечно из-за них, все бабы такие.