Опустив стекло, Парис высунулся из машины:
– Тебе нельзя тут, друг. Обчистят.
Сквозь шипение мотора "гремлина" он услышал: "Хочу домой".
Парис еще раз оглядел стоянку. Такая же темная и безлюдная – а вокруг насильники и наркоманы, которые, кстати (или у него уже паранойя?), начали подбираться ближе. Они ждут, пока Парис уедет. Они ждут, что он оставит им Почти Вырубившегося Белого Подонка.
Парис выключил мотор.
Парис не был излишне порядочным человеком и не считал себя таковым. Он не ходил с пожертвованиями по благотворительным столовым, ему было, в общем, мало дела до лесбиянок, собиравших деньги в фонд борьбы со СПИДом на рынке Мэйфэйр в Западном Голливуде. Он был из тех, кто живет по принципу "береженого Бог бережет" – то есть если ты будешь изо всех сил игнорировать чужие напряги, чужие напряги запросто могут однажды напрячь тебя самого. Так что иногда Парис неожиданно для себя брался за дела, за которые ему браться не хотелось, но которые, подобно некому ритуалу, помогали отвести беду от его и так не слишком легкого существования.
Вот и сейчас.
Парису было знакомо это ощущение, эта потребность подбавить себе хорошей кармы – ощущение, по правде сказать, не из приятных.
– Черт побери.
Он вылез из "гремлина". Схватил Белого Подонка под мышки и засунул его в машину.
– Хорошо бы у тебя СПИДа не оказалось или еще какой-нибудь дряни.
СПИДа. Надо, пожалуй, отнестись поотзывчивее, когда лесбиянки будут собирать деньги, подумал Парис.
– Ты, урод вонючий, – объявил Парис.
Это безумие, подумал он. Но безумие завладело им еще на бульваре Сансет, после того как он спросил у Белого Подонка, где тот живет, а Белый Подонок в ответ ткнул ватным пальцем на запад – и молчок.
И Парис направил свой "гремлин" на запад. Белый Подонок растекся на соседнем сиденье, в полупрострации, полуанабиозе, испуская сложный аромат на основе блевотины, мочи, табака и обычных физиологических испарений.
– Урод вонючий, – констатировал Парис.
Белый Подонок в ответ бухнулся головой о дверное стекло.
– Вонищу теперь отсюда не вытравишь. Скажи еще, что мне надо окна открыть. Открывай не открывай, вонища такая, что бесполезно.
В промежутках между тирадами Парис начал кое-что замечать – смутно, поскольку особой наблюдательностью не отличался. Он двигался на запад, куда указал ему пальцем Белый Подонок, из загаженного района Голливуда они въехали через Ла-Бреа во вроде бы приличный район Голливуда, через Кресент-Хайтс в приличный район Восточного Голливуда, а через Догени – в чрезвычайно приличный район Беверли-Хиллз. Париса до такой степени занимали новые ароматы "гремлина" и размышления о том, как с ними быть, что он не очень-то озирался по сторонам.
– Тебе куда, друг? До Санта-Моники я тебя не повезу. Ты хоть знаешь, куда тебе надо, или так...
Кстати, подумал Парис, а что, если Белый Подонок совсем не так удолбан, как кажется? Что, если он просто прикидывается, чтобы проехаться с таким вот Душевным Пареньком, у которого хватило ума посадить его в машину и катать до тех пор, пока они не очутятся в каком-нибудь тихом, уединенном местечке, типа парка Вилл Роджерс, куда ходят дрочить бывшие поп-звезды и где Белый Подонок сможет учинить над Душевным Пареньком какое угодно непотребство, и некому будет прийти пареньку на помощь?
И кстати, вот еще что, подумал Парис, большинство серийных убийц – не белые ли подонки?
– Здесь!
Слово Подонка прозвучало так громко и неожиданно, что Парис резко крутанул баранку, и "гремлин" вынесло на встречную полосу.
Заревел гудок, вспыхнули фары несущегося навстречу "джэга".
Парис рванул тормоза с воплем: "Не ори так! Ты, ублю..."
– Тут. Поверни.
Парис посмотрел направо, куда просил повернуть Белый Подонок, – Парис проезжал здесь тыщу раз, но никогда не поворачивал, потому что резона не было, и ему не могло прийти в голову, что резоном станет доставка на дом какого-то синяка. Улица Беладжио. Западные ворота Бэл-Эйр.
– Ты тут живешь?
Усталый, измотанный Парис не мог уразуметь, почему этот бродяга желает быть высаженным в одном из роскошных кварталов города.
– Ага.
Парис затормозил посреди дороги, "бэнцы" и "бимеры" ревели, объезжая его. Как ни скептически он относился к просьбам Белого Подонка, но вот заехал в итоге к черту на рога. Что ж, досюда он доезжал, почему не заехать чуть дальше?
– Понял. Если уж бомжевать, то в лучшем районе, – прохрипел он.
"Гремлин" просигналил о повороте направо и въехал в Бэл-Эйр.
Парис проехал по Беладжио, по Чалон, по всей Роскомар и добрался почти до самого юга Малхолланда, чуть ли не самой южной окраины Лос-Анджелеса, и тут Белый Подонок указал Парису на огромные железные ворота, за которыми длинная дорога уводила в чащу деревьев.
Шутки продолжаются, подумал Парис. Белый Подонок? Здесь живет? Нет. Такого не может быть.
Белый Подонок тем временем выпрыгнул из "гремлина" и набрал несколько цифр на панели. Ворота медленно открылись – будто попятились от него.
Белый Подонок снова влез в машину. Парис, в крайнем изумлении:
– Слушай, так какой конечный пункт?
– Никакой. Приехали. – Белый Подонок довольно стремительно трезвел. Так стремительно трезвеют те, кому доводится это делать регулярно.
– У тебя чего, родители богатые?
На этот раз удивился Белый Подонок, но то было приятное удивление.
– Ты не понимаешь, кто я такой.
– Посмотришь вокруг, так кажется, что ты король вертепа.
Белый Подонок осклабился, но не засмеялся. Не потому что не хотелось. Скорее не было сил.
Парис миновал огромные ворота и подъехал к не менее огромному дому. Большой дом, каменный, типа английского загородного особняка. Парис не знал, какой это стиль, зато знал, что такого дома ему видеть не приходилось. По крайней мере, так близко.
Ошеломлял не только сам дом, но и сад. В ярдах? В акрах. Луг. Заросли, изумрудная трава, деревья... пруд. Вон всего сколько – и работа еще не закончена. Садовый инвентарь, кусты с перевязанными корешками, мешки с удобрением. Неужели можно еще лучше обустроить участок земли? – размышлял Парис.
Дорожка к парадной двери особняка. Сколько вообще нужно особняку дверей? И как они называются? Западная? Восточная? Вход для посетителей? Гостиная под открытым небом?
Какой бы ни была дверь, как бы она ни называлась, Белый Подонок вылез из "гремлина", открыл ее и вошел в дом. Парису ни слова, просто вылез, а потом вошел.
Дверь осталась открытой.
Узкая щелка. Намек. Открытая, манящая щелка. Легкий флирт – как улыбка или взгляд проходящей мимо женщины. Немое предложение любопытному, ожидающему, что над ним учинят.
Итак, у Париса был выбор. Он мог развернуть "гремлин", уехать прочь и больше ничего не узнать о происшедшем в тот вечер, кроме того, что он знал и так: подвез пьяного голливудского бомжа, который больше похож на пьяного бомжа с Бэл-Эйр, который вообще не бомж. Парис мог развернуться, уехать, оставив все как есть – мало ли безумных историй происходит в Лос-Анджелесе?
Или...
Дверь была по-прежнему открыта. Флирт продолжался.
Парис повернул ключ. Мотор "гремлина" чуть-чуть погудел, потом зашипел и вырубился. Парис вошел в дом вслед за Белым Подонком.
Внутри. Разумеется, просторно, и множество стилей, и украшения, знакомые Парису разве что по историческим фильмам, которые он смотрел в пору двухнедельной службы в видеопрокате. Африканские безделушки, что-то индийское и какая-то еще дребедень которую он вроде бы видел в фильме Куросавы. Все вперемешку. Все стили перепутались, образуя нечто совершенно необычайное. Это было... Что это было? Мозаичный узор вселенной. Гобелен в частном пользовании. Музей для одного посетителя. Как в "Гражданине Кейне"[3], вспомнил Парис. У этого Кейна был личный музей. Вообще этот Кейн был одинокий, жалкий недотепа.
3
"Гражданин Кейн" ("Citizen Капе", 1939) – кинофильм о стремящемся к власти и богатству владельце нескольких крупных газет. Режиссер и исполнитель главной роли Орсон Уэллс.