Парис прошел через "Омаха лоунж" – где, как обычно, играли "Санспотс", – прошел через "Омаха бар" – где, как обычно, пили алкаши, – к игровым столам, где занимались своим делом игроки. За одним из столов для блэк-джека метал карты Брансон.
Брансон не стал здороваться с Парисом за руку. Если ты крупье и у тебя разгар смены, тебе не стоит подавать людям руку. Всевидящему оку в потолке это не по нраву.
Рослый, не слишком худой, но и не грузный, Брансон был абсолютно невыразителен, если не считать физиономии. Такую физиономию не забудешь. Она у него была как изрезанная доска. Словно какой-то старый чурбан оставил ему в наследство свои морщины, складки и трещины. Возьмите газету, скомкайте ее, потом разгладьте. Посмотрите на нее. Перед вами Брансон. Прибавьте голос, звучащий так, будто его обладатель появился из чрева матери с сигаретой в зубах.
Парис сел за стол для блэк-джека, посидел немного, но играть не стал, а потом, когда вокруг стола сгрудились игроки, освободил место. Нельзя занимать место людей, собравшихся рискнуть деньгами. Всевидящему оку это не по нраву.
В итоге Парис приземлился в баре "Омаха", неподалеку от входа в "Икс-Эс" – местный балаган с гологрудыми танцовщицами, которых не брали ни в "Юбилей", ни в "Фоллиз", ни даже в "Сплэш", с безымянным певцом, поклоняющимся Пэсти Клайну, и Бакстером Филдингом, фокусником, который был бы ровно столь же известен, если бы у него не имелось имени – как у певца.
Вскоре смена закончилась, и Брансон пошел в бар, к Парису.
– Ну, – прохрипел он, – что происходит?
– Как дела, Брансон?
– Нормально. Дерьмово выглядишь. – Такой уж человек Брансон – глупостей от него не услышишь. Ни в жизнь.
– Спасибо, – сказал Парис.
– Дать тебе фишек? Немного деньжат скинешь, а? – Брансон перебросил несколько красных кружков из руки в руку. В правилах не было оговорено, что крупье может снимать фишки со стола. Это тоже не нравилось небесному оку. Но Брансон не всегда обращал внимание на небесное око. – Первая ставка за счет заведения.
– Не. Спасибо.
– Выпьешь? Съешь чего-нибудь?
Парис покачал головой: ни то, ни другое.
– Да, кстати, рад тебя видеть.
Брансон улыбнулся. Трещины на его физиономии разгладились, как складки на пищевой фольге.
– А. Да. Точно. Так чего говоришь-то, может, к делу перейдем? Чем я могу тебе помочь? Или – как ты выражаешься: "Чем ты мне можешь помочь?"
Парис, без обиняков:
– Деньгами.
– Сколько?
– Тысячи. Миллионы. Сколько унесешь.
Голова Брансона покачивалась из стороны в сторону.
– У всех есть план, как заработать. На мое счастье, в каждом плане находится место для меня.
– У тебя связи. Ты знаешь людей.
– Да, я знаю людей. По-моему, ребята всегда приходят ко мне – те, у кого на шее петля и они вот-вот задохнутся от отчаяния. Они всегда приходят ко мне за помощью, потому что я знаю людей. Я должен свести их с тем-то и тем-то – и тогда все будет хорошо. Я, типа, фокусник такой, иллюзионист, – вчера было плохо, завтра будет хорошо.
Парис почти безуспешно пытался уразуметь, о чем говорит Брансон.
– Точно: как только ты влип, так сразу поговори с Брансоном. Он знает, как помочь человеку. Он знает, как все уладить. Ты верно сказал, приятель. Ты фокусник, этот, ну, как его, инкассатор...
Брансон два раза кивнул, потом сказал:
– Прежде чем ты двинешь дальше и задашь вопрос, с которым пришел, спроси кое о чем у себя. Спроси у себя: "Если Брансон простой крупье в каком-то задрипанном казино у черта на рогах, то что он может предложить: лучшее будущее или просто другое?"
Парис не знал, что ответить. Он не подготовился к уроку философии и никак не ожидал найти в дилере блэк-джека преподавателя. Поэтому Парис повторил:
– Ты знаешь людей.
– Видать, не тех знаю.
– Слушай, я не в курсе, кто там и чего, но я тебе прямо скажу. Ты можешь зашибить нормальные бабки.
– Наркотой не торгую.
– Речь не о наркоте. Речь о музыке.
– Ну, если ты решил шутки со мной шутить...
Парис оборвал Брансона бойкой жестикуляцией:
– Брось, брось. Ты знаешь Яна Джермана?
– Певец, что ли. Говном захлебнулся в Лос-Анджелесе или что-то типа того.
– Ага.
Брансону стало противно:
– Сраный Лос-Анджелес.
– У меня есть его запись.
– Его за...
– Его последняя музыка. Она у меня.
Из казино донеслись громкие свистки и позвякиванье. Кто-то зашиб джек-пот в автомате и радостно заулюлюкал. Брансон даже не обернулся. Он знал, что это дешевый автомат и волноваться не стоит. Во всем городе не нашлось бы игрального автомата, способного облегчить жизнь, изменить участь или поправить дела игрока из "Юнион плаза". В лучшем случае – чуть приостановить кровотечение.
– Не гонишь? – спросил у Париса Брансон.
– Не гоню, – ответил Парис. – Это сейчас самая раскрученная музыка, и он откинулся, понимаешь, загнулся, а то, что от него осталось, – у нас в руках. Переписать. Продать. Что угодно. Деньги сами просятся в руки. Сами.
– И сколько мне будут стоить эти деньги?
– Десять тысяч.
Брансон посмотрел на Париса пустыми глазами.
Парис вспомнил, как он выбивал миллион долларов из Чэда Бейлиса. Какие дикие фантазии нахлынули на него тогда! Деньги оказались шоколадными. Они растаяли, прежде чем он успел положить их себе в карман. Миллион долларов...
– Три тысячи, – сказал Парис в ответ на взгляд Брансона.
– Не умеешь ты разводить людей на деньги. Я слушаю запись и, если она подлинная, даю тебе пятеру.
– Пятеру. Это хорошо. Это нормально. Спасибо, друг. Я...
Брансон поднял вверх палец, и Парис замолчал.
– Ну, ну. В этой музыке целое состояние, а ты мне отдаешь ее всего за пять штук? А еще чего надо?
– Больше ничего. Хватит.
Парис опять ощутил на себе орлиный взгляд Брансона. Брансон в этом деле был мастер. Бросая орлиные взгляды, он метал карты на зеленое сукно по восемь часов в день. Пять дней в неделю. На протяжении семнадцати лет. Да, Брансон умел смотреть свысока. Ответ Париса был краток:
– Мне нужны деньги. Я хочу свалить, и мне нужны деньги на дорогу. Сказке конец, приятель. Сказке конец.
Голос Париса звучал просительно. Сказке еще не конец. Брансон понимал это. Было что-то еще, но Брансон не наседал.
– У тебя кассета с собой? – спросил он.
– В гостинице оставил. Могу принести через полчаса.
– Деньги будут через пятнадцать минут. Я тебя жду.
– Я мигом.
Парис встал, собрался уходить. Но не успел сделать и шагу.
Из зала, где полным ходом шло представление, вышли танцовщицы: мастерства на три с плюсом, зато внешние данные – первый сорт. Их была целая команда, но Парис обратил внимание только на одну. На ту, чьи ноги с тугими ляжками вырастали из насколько короткой, настолько же узкой юбки. На ту, чей лифчик прикрывал так мало, что вообще был необязателен, а прикрывал он не что иное, как пару великолепных грудей. На ту, у которой были золотисто-каштановые волосы и голубые, пронзительные, как рентгеновский луч, глаза; на ту, которая сводила мужчин с ума без всяких усилий.
Откуда-то издалека, похоже, с противоположного берега Атлантики, донесся голос Брансона:
– Да, братишка, я понимаю. Каждый день на это дерьмо смотрю, а ничего не меняется. Как будто идешь ко дну и тебе все равно. Летишь вниз головой в огонь, набирая скорость. Она сколочена, как хороший "фолькс", такой позволишь топтать себя сколько влезет, будешь терпеть и улыбаться. От одного взгляда на это весь мир летит в тартарары, и ты не проявишь мудрость, даже не попытаешься... Да, я понимаю. Понимаю. И представляешь, какая трагедия: такая девчонка, а предпочитает черных.
Парис едва почувствовал, что Брансон дважды хлопнул его рукой по плечу, а потом сказал: "Жду тебя с деньгами".
Париса как будто поймали лучом истребителя из "Звездного пути", он почувствовал, как его тянет к женщине с каштановыми волосами. Каштановые волосы, очень клевая грудь.