Но, едва выйдя из метро «Арбатская», я тут же изменила свое мнение относительно того, что жить в центре Москвы — это хорошо. Со всех сторон неслись нескончаемые потоки автомобилей, а стоило только какому-нибудь водителю зазеваться и снизить скорость, как другие начинали громко и самозабвенно гудеть. Ни единого дуновения ветерка. Такое ощущение, что тебя посадили в духовку, наполненную угарным газом. Через пять минут у меня уже раскалывалась голова. А я, пока добиралась до нужного мне дома, вспотела, как мышь под метлой. Неужели находятся идиоты, которые платят огромные деньжищи за то, чтобы поселиться в этом кошмаре?
Идиотов, по всей видимости, было немного. Напротив старой развалюхи, в которой, судя по моей бумажке, жил Фридрих Марксович, возвышалась элитная новостройка. Несмотря на приятный розовый цвет внешней отделки здания и призывный плакат «Продаются квартиры!», дом выглядел абсолютно необжитым. Я не без некоторой зависти пыталась прикинуть, каковы могут быть по площади квартиры в этом доме, и вздохнула, вспомнив о своей одиннадцатиметровой комнатенке.
Подъезд, в котором обитал Фридрих Марксович, встретил меня такой дикой смесью запахов, что сразу стало ясно: так могут пахнуть только коммуналки. И точно: около обшарпанной деревянной двери квартиры номер 56 висело шесть разномастных звонков. Никаких табличек и информации о жильцах тем не менее не было. Я выбрала самый симпатичный синенький звоночек и нажала на кнопку. Прозвучала мелодичная трель, которая мне так понравилась, что я прослушала ее еще пару раз. Послышались невнятные шаркающие шаги, затем дверь отворилась, и на пороге возникло узенькое старушечье личико.
— Вам кого? — на удивление ясным и четким голоском поинтересовалась бабуля.
— Я к Фридриху Марксовичу Нечаеву. Извините, что вас потревожила, на звонках ничего не написано...
— Проходите. — Старушка пропустила меня в недра квартиры. — А другие звонки у нас все равно не работают, только мой.
— А как же ваши соседи узнают, что к ним пришли?
— Их гости обычно стучат. Ногами, — спокойно объяснила бабуля и закрыла за мной дверь на цепочку.
Одинокая лампочка без абажура тускло освещала коридор. Я нерешительно мялась на месте, не зная, куда идти. Бабулька тоже почему-то не двигалась, а лишь молча меня разглядывала. Пауза затягивалась.
— А где комната Нечаева? — наконец нарушила я молчание.
— Вон та, последняя по левой стороне.
Я пошла в указанном направлении, стараясь не натыкаться на сундуки, коробки и старые велосипеды, выставленные в коридоре. Бабулька семенила следом за мной. Неужели она следит, чтобы я не стащила ее железный сундук с тряпьем? Когда я дошла до последней двери, то обнаружила, что она заклеена узкой бумажкой с печатью.
— А где же хозяин? Не живет здесь, что ли? — Я недовольно глянула на старушку. — Что же вы вводите в заблуждение?
— Теперь не живет. А раньше как раз здесь и обитал, — флегматично пояснила соседка.
— Да где же он теперь? — Я уже теряла терпение.
— Как «где»? В морге. — Бабулька посмотрела на меня с легким удивлением. — А может, уже где похоронили за казенный счет. А разве ж ты, милая, не насчет комнаты из домоуправления пришла?
Я в оцепенении уставилась на божий одуванчик. Как это — в морге? Почему в морге? Выпивал, конечно, но ведь еще несколько дней назад был бодр и энергичен. Может, у бабульки старческий маразм, заговаривается, не помнит ничего?
— Погодите, бабушка. — Я старалась говорить как можно громче и почти что по слогам. — Я у вас спрашивала насчет Фридриха Марксовича Нечаева. Он здесь проживает?
— Что ж ты так кричишь-то, иерихонская труба? Я не глухая, — обиделась бабулька. — Да, проживал здесь. А четыре дня назад взял да и помер. Комната теперь вот ничейная осталась...
Надо же, как не вовремя! Только-только я решила разузнать у него все о брате, как на тебе! И «четыре дня назад» — это как раз в тот день, когда бедный пьянчужка приходил в «Модус вивенди»... Получается, что я — одна из тех, кто видел его практически перед самой смертью.
— А как это случилось? Когда? Ночью, что ли? — забросала я вопросами старушку.
— Ну ладно, чего в коридоре-то стоять, пошли в комнату, — предложила старушка и повела меня обратно.
Комната Нины Ивановны, как отрекомендовалась бабулька, оказалась светлая и чистенькая. Но ничто не могло скрыть вопиющей нищеты: слишком короткие застиранные занавески на окнах, аккуратно залатанная, почти что прозрачная скатерть, продавленный диван и засаленное на подлокотниках кресло.
— Давай чайку со мной выпей, — предложила Нина Ивановна и достала из комода еще один стакан с железным подстаканником, какие встречаются только в родимых поездах дальнего следования. Зажурчала тоненькая струйка того цвета, который в народе метко называют «мочой». Но у Нины Ивановны это была, оказывается, только заварка. Из пузатого эмалированного чайника она долила кипяток и с доброй улыбкой протянула мне стакан. Я с сомнением разглядывала бледно-желтую жидкость.