Или не так.
Может быть, приехав на выходные домой, Бриана нажаловалась на меня своим родителям-толстосумам. Воображаю окутанную золотистым светом столовую. Бриану с сияющими в свете люстры волосами, сидящую на золотом троне с подлокотниками в виде когтистых лап. Лениво ковыряя отварного лосося и тушеную спаржу, лежащие перед ней на тарелочке, она вздыхает: «Миранда заставляет меня играть несчастную бестолковую девственницу!» Родители сочувственно кивают, прихлебывая янтарное вино из хрустальных бокалов. Потом мать, зажав изящную ножку в наманикюренных пальчиках, звонит своему давнему другу – вице-президенту колледжа. И жалуется на безумную преподавательницу, упорно желающую ставить пьесу, о которой они с дочерью даже не слышали. «Все хорошо, что хорошо кончается?» Это вообще Шекспир написал? Неужели ничего нельзя сделать? Конечно же, можно.
– Некоторые студенты, – продолжает Элли, снова быстро оглянувшись через плечо, – очень расстроены тем, что в этом году мы собираемся ставить эту пьесу. И решили на вас пожаловаться. Официально. Я подслушала.
Кровь бросается мне в лицо. Я поднимаю глаза на Элли.
Теперь она на меня не смотрит. Уткнулась взглядом в свои обтянутые черными брюками полные бедра. Это все потому, что она очень чуткая – дает мне время переварить эту информацию и взять себя в руки. И все же заметно, что она очень злится на них из-за меня.
– Когда ты это услышала?
Голос у меня совершенно спокойный. Чистое любопытство. Никакой паники.
– После репетиции. Когда уходила.
Я не могу плакать на глазах у Элли. Я себе этого не позволю. «Не смей! Не смей!»
– Спасибо, Элли. Спасибо, что дала знать.
Вот теперь голос у меня определенно дрожит. Ей пора идти.
– Профессор Фитч?
– Да, Элли.
– Хочу, чтоб вы знали, что я в этом не участвовала. Я бы никогда…
– Конечно, я понимаю.
– Просто мне показалось, что вы должны быть в курсе.
– Разумеется. Спасибо, что сказала.
– Профессор?
Пытаюсь силой мысли заставить Элли уйти. Чтобы я могла выплакаться. Упасть под стол. И успеть принять таблетки, пока не началось занятие «Шекспир на сцене».
– Да?
– Не знаю, заинтересует ли вас это, но…
Она откашливается, и мне вдруг кажется, что сейчас она достанет свой блокнот Волшебницы Шалот и начнет зачитывать мне вслух печальные стихи.
Но Элли только очень пристально на меня смотрит.
– Я делаю смеси для ванн, профессор, – говорит она. – И с радостью приготовила бы одну для вас.
– Смеси для ванн?
– Из разных сушеных трав, масел и солей, – быстро объясняет она. – Знаете, они целебные. И расслабляющие. Может быть, они и вам смогут помочь. Они ведь обладают восстанавливающими свойствами.
Она вспыхивает, на бескровной шее посверкивает кулон в виде пентаграммы.
– Я готовлю их для знакомых, – добавляет она. – И иногда для себя.
– Правда?
Представляю, как она, напустив в ванну воды, лежит в темноте с этим поблескивающим кулоном на шее. Мокрые волосы зачесаны назад, сквозь клубы пара проглядывает освещенное огоньком свечи бледное лицо. А глаза ее сосредоточенно закрыты.
– Вы не против, если я сделаю смесь для вас? – спрашивает Элли.
Я силюсь улыбнуться.
– Элли, уверена, у тебя есть более интересные занятия, чем готовить мне смесь для ванн.
Но она не улыбается в ответ. Просто смотрит с убийственной серьезностью.
– Я с радостью. Мне вовсе не сложно.
– Что ж, боюсь, я не особенно люблю принимать ванну. Но спасибо. Спасибо за заботу!
Телефон на столе начинает звонить. Декан? Вполне возможно. Мы с Элли одновременно оглядываемся на аппарат.
– А я все равно вам ее сделаю, – заявляет она и встает.
Вешает на плечо холщовую сумку. А потом улыбается, и мне кажется, что в глазах ее теплится любовь.
– Увидимся на репетиции, профессор Фитч.
Класс – черная дыра. «Шекспир на сцене» – что за идиотская шутка! Я окидываю взглядом своих студентов. Обреченных. Будущих безработных. И мне хочется крикнуть им: «Вы обречены!» Но говорю я: