нак, - с печалью в голосе произнес Игнат и расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки. Проповедник все же удивился. Он провел тыльной стороной ладони себе по лбу и шумно вздохнул, собираясь с мыслями к работе по неожиданному сценарию. - Тетя Света, можно мне в туалет? - пропищала Саша, пытаясь всем своим видом продемонстрировать полное нетерпение. - Да иди ты уже, - отмахнулась «надзирательница», не сводя глаз с предстоящего действия. Игнат видел, как Саша быстро вышла из зала и как почти сразу же за ней скрылся за дверью Филипп. Им еще нужно было время, чтобы покинуть помещение и добраться до машины. И Игнат был готов его предоставить. Полностью захватив внимание зала, он постепенно расстегивал пуговицу за пуговицей, медленно выигрывая драгоценные минуты. Резким движением Патрик ослабил узел на галстуке, внезапно затрудняющий участившееся дыхание. - Да прекратите же это! - как-то несмело воскликнула Лиза, указывая в сторону сцены, но ее никто не слушал. «Они уже, наверно, вышли на улицу, - прикинул в уме Игнат, медленно стягивающий с себя тонкую ткань. - Все сидят на своих местах, значит пока что все идет нормально». Патрик наблюдал за каждым движением Игната, нервно покусывая подушечку большого пальца. И когда со словом: «Вот!» - Игнат повернулся к нему спиной, повернулся так, чтобы вторая татуировка была всем хорошо видна, проповедник, выйдя из задумчивости, аккуратно провел своей теплой ладонью по летящей чайке, заставляя Игната вздрогнуть всем телом от этого прикосновения. Игнат с удивлением обернулся на проповедника, и взгляд спокойных серых глаз ему не понравился. Тем временем, Филипп уже обнимал свою дочь в коридоре. - Папочка! Я так тебя люблю! Давай скорее уедем отсюда! - на глаза ребенка снова навернулись слезы. - Тихо, тихо, - уговаривал ее Филипп, сам изо всех сил пытаясь не дать волю несвоевременным чувствам. - Саша, послушай: сейчас нужно как ни в чем не бывало пройти мимо охраны. Как ни в чем не бывало. Поняла? Саша быстро закивала головой, кулачком вытирая слезы. - Тогда пошли, быстро, - озабоченно озираясь по сторонам, Филипп потянул Сашу к выходу. Коридор был пуст. Не нашлось ни одного свидетеля их внезапного побега. На выходе сидел, вальяжно развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, незнакомый охранник и увлеченно играл в какую-то игру на своем телефоне. Увидев Филиппа с дочкой, с невозмутимым видом проходящих мимо него, охранник принял более благопристойную позу и с нескрываемым удивлением спросил: - А что, не понравилось? Филипп бросил на него оскорбленный взгляд и рассерженно произнес: - Там мужской стриптиз показывают, а я еще с ребенком пришел! Срамота! - с этими словами Филипп, пропустив Сашу вперед, хлопнул входной дверью. - Тьфу ты, пакость какая, - плюнул охранник, снова погружаясь в виртуальный мир. До калитки оставалось несколько десятков метров. Еще чуть-чуть - и долгожданная свобода! Филипп изо всех сил боролся с желанием немедленно подхватить Сашу на руки и броситься бежать прямо до машины. Но он понимал, что эти десятки метров необходимо пройти спокойно, не привлекая к себе постороннего внимания. Вон кто-то стрижет газон, вон какой-то работник тащит ящик с инструментами - нужно пройти спокойно, с достоинством обиженного человека, уйти с таким видом, чтобы ни у кого даже желания не возникло не то что задавать вопросы, а и просто подходить. Шаг за шагом, метр за метром - и металлическая дверь распахнулась, ударившись ручкой о кирпичную стену. Шум проезжающих мимо машин, голоса людей, музыка, доносящаяся из окон соседних домов - полноценная жизнь во всех своих проявлениях наконец-то встречала их. Цвета стали ярче, воздух - прохладней, а желание не совершать прежних ошибок стало настолько сильным, что, наконец, схватив Сашу на руки и прижав к груди как самое ценное из всех сокровищ мира, Филипп поклялся себе с этого самого момента быть примерным отцом до конца своей жизни. - Да скроет белый цвет забвения все твои былые прегрешения, - монотонно проговорил Патрик, прикасаясь белой кистью к спине Игната, оставляя на ней аккуратный белый след, спрятавший символ свободы и независимости под плотную пленку масляной краски. «Ну, вроде хватит, - подумал Игнат, - они уже наверняка отъехали». Он развернулся к зрительскому залу и уже хотел было надеть рубашку, все это время сжимаемую в левой руке, но Патрик не позволил ему этого сделать. Происходящее на сцене переставало нравиться Игнату все больше и больше. - У вас есть еще что-то, в чем необходимо покаяться? - с легким прищуром осведомился Патрик, держа кисть наготове. - Давай! Давай еще! - донеслись требовательные реплики из зала. - Нет, мне больше не в чем каяться. - Игнат с вызовом посмотрел на проповедника, но снова наткнулся на безмолвное спокойствие в его бесстыжих глазах. С того момента, как Филипп и Саша покинули зал, с того самого момента, когда Игнат осознал, что его миссия выполнена, боевой дух покинул его. Проповедник почувствовал эту перемену в его настроении и тут же взял инициативу в свои руки. По какому-то знаку, ведомому только Патрику и его окружению, на сцену вынесли стул и маленькую урну для бумаг. - Садись, сын Божий, мы с тобой еще не закончили, - в голосе проповедника звучала скрытая угроза. Весь его вид многообещающе говорил о том, что лучше быть благоразумным и, возможно, тогда ничего плохого не произойдет. Игнат был действительно один. Один против целого зала, против Патрика и его свиты, против всей этой дикой религиозной философии в целом. Поэтому, повинуясь голосу разума, он все же опустился на стул, гордо подняв голову и мысленно решив пустить все на самотек. - Так вот, - с торжественным видом Патрик встал за его спиной, положив ладони на обнаженные плечи, тем самым заставляя его снова вздрогнуть, - в царство Света необходимо входить без всяческих лишних атрибутов. Например, вот этого, - проповедник провел кончиками пальцев по ушной раковине Игната и, быстро справившись с тугой застежкой темного колечка, вынул непотребное украшение. - Любые аксессуары являются препятствием на пути истинной веры. Они привлекают внимание, праздно украшая внешнюю оболочку и не позволяют заглянуть во внутренний мир человека. Вот что мы сделаем со всем этим безобразием! - Патрик демонстративно поднял миниатюрный контейнер для мусора и бросил в нее несчастную сережку. Для Игната было полной неожиданностью лишиться своего кольца, которое он носил на протяжении восьми лет, и которое уже давно стало с ним единым целым. Тоскливым взглядом проводив в последний путь свое украшение, он поднял глаза на Патрика в надежде, что на этот раз посвящение в ряды воинов Света окончено. Однако проповедник на этот счет имел свою точку зрения. Патрик неторопливо провел указательным пальцем по коже Игната, пытаясь повторить очертания серебряной цепочки. Игнат перестал понимать, что вообще происходит. Складывалось впечатление, что никто вокруг ничего не замечал: публика в зале, как завороженная, ожидала продолжения действий американского проповедника и со своих зрительских мест просто не видела его мелких манипуляций. Игнат нервно обернулся в поисках хоть какой-нибудь поддержки. Пастырь Андрей стоял сзади. Пастырь Андрей все видел, он уже не улыбался, он просто стоял и безвольно смотрел и, встретившись взглядом с Игнатом, как-то угрюмо и виновато опустил голову, глядя себе под ноги, будто стыдился того, свидетелем чего он был. Тем временем Патрик аккуратно расстегнул цепочку и снял с Игната его изящный крест из черненого серебра. - Все украшения - долой, - с этими словами Патрик отправил цепочку с крестом следом за серьгой. Проповедник не стал заострять внимания толпы на церковном атрибуте. Он не стал настаивать на том, что ношение креста не позволит приблизиться к столь необходимому состоянию пацем, он видел впервые всех этих людей, а они впервые видели его, и опытный проповедник знал, что с первого раза толпа никогда не будет готова поощрить отказ от религиозной символики, от основ того, во что она верила изначально. Поэтому снятие креста прошло как-то смазано и быстро. И если бы в этот момент Игнат вырвал бы из рук Патрика свой крестик, если бы он, гневно потрясая им в воздухе, воззвал людей опомниться и задуматься о том, куда склоняют их на подобных мероприятиях, заставляя отказаться от своей веры, то наверняка нашлись бы недовольные таким поворотом событий и поддержали Игната хотя бы десятком нестройных голосов... Но Игнат сидел и молчал. Он молчал потому, что ничего не чувствовал при потере креста. Это был уже пятый крест на его памяти. Все предыдущие безвозвратно терялись вместе с порванными цепочками и перетертыми звеньями. Он молчал потому, что крест сам по себе не имел для него особого смысла, он не цеплялся за него фанатично, с пеной у рта доказывая свои убеждения. Потому что основной заповедью, согласно которой Игнат жил все это время, было просто поступать по совести. А еще он считал, что каждый свой день нужно проводить так, чтобы с утра не было стыдно смотреть в глаза своим близким. Он не был прав