Все утро они просидели на жестких холодных носилках. Нолаби сжимала руку Мэрилин. Они находились в изолированной части больницы. Мимо них никто не проходил, кроме чернокожей старухи с пропитанной лизолом шваброй. Скорее всего, она не могла ничего знать, но все же Рой не удержалась и спросила ее о состоянии здоровья мистера Шилтона Уэйса.
Рой чувствовала себя так, словно она высоко взлетала на качелях, казалось, что желудок ее то и дело куда-то проваливается. Папа, папочка, ты должен поправиться, обязательно должен. Ноги и покрытые веснушками руки нестерпимо зудели, заставляя Рой непрерывно почесываться.
Каким-то незнакомым голосом Нолаби сделала ей замечание.
— Ты все-таки не обезьянка, Рой.
Рой перестала чесаться. После этого зуд стал еще более мучительным, и она вновь пустила в ход ногти.
Большие часы над дверью показывали одиннадцать часов сорок восемь минут, когда в дверях появилась та же самая тучная сестра.
Все трое поднялись, вопросительно уставившись на нее.
— Доктор Виндфилд попросил меня сообщить вам, что мистер Уэйс так и не пришел в сознание, — произнесла она ровным голосом. — Он скончался несколько минут назад.
Вдова и две сироты предались горю, вполне естественному в таких случаях. Нолаби бессильно опустилась на руки Мэрилин.
Рой бросилась на холодные неудобные носилки и разрыдалась. Ее стала бить дрожь. Папа, папочка, как мог ты навсегда оставить меня совершенно одну!
Мистер Рот пришел, принеся с собой большое сдобное кольцо с миндальными орехами и изюмом. Он смахнул с лица слезы, выслушав последние новости. Накануне он закончил работу около полуночи, оставив Шилтона довести до конца инвентаризацию комбинезонов.
— Это сейчас самый ходкий товар, у нас есть все размеры, — сказал он.
Придя утром, он обнаружил, что склад ограблен, а его служащий лежит без сознания на куче тканей, пропитавшихся кровью. Мистер Рот позвонил в полицию.
— Я узнаю, какая положена компенсация, — пообещал он.
В пятницу он вернулся с оформленными обязательствами. Семья Уэйса должна была получить 500 долларов единовременно и по 50 долларов ежемесячно, из которых 25 причиталось вдове и по 12 с половиной каждому ребенку до достижения им восемнадцатилетнего возраста.
После ухода Рота Нолаби дрожащими руками зажгла последнюю сигарету.
— Пятьсот долларов, таких денег я в жизни в руках не держала. Но я думаю, что их едва хватит, чтобы заплатить за больницу и похороны. — Голос ее задрожал, но она взяла себя в руки. — А пятьдесят долларов в месяц — это половина того, что зарабатывал отец, а ведь мы жили не ахти как роскошно.
— Может быть, нам вернуться в Гринуорд, — спросила Мэрилин. От слез ее глаза казались еще больше и зеленее.
— Вернуться? — возмущенно спросила Рой. — Да я никогда там не была! И ты тоже…
— Там живут ваши близкие, — сказала Нолаби, выпуская струйку дыма.
— Прелестно! — отреагировала Рой. — Давайте отправимся туда, чтобы можно было целовать им руки, когда они будут отстегивать нам старые шмотки.
— Боже, как мне надоели эти обноски, — вздохнула Нолаби.
Обе дочери удивленно повернули к ней головы.
— Это что-то новенькое, — сказала Рой.
— А что мне оставалось делать, дерзкая девчонка? — сказала Нолаби, ласково ероша кудри дочери. Она кашлянула. — Я не хотела, чтобы отец знал, как я ненавижу это старое тряпье. Ему и без того приходилось несладко, он ведь был далеко не миллионер.
Рой всхлипнула.
Нолаби протянула ей платочек.
— Мы не вернемся домой, пока не добьемся успеха, — сказала она и стряхнула пепел в пустую кофейную чашку.
— Мама, мы стали даже беднее, чем раньше, — вздохнула Мэрилин.
— Мы не дадим родне повода думать, что ваш отец плохо заботился о нас. Я не хочу, чтобы кто-то из них говорил: «Бедный Шилтон, он оставил семью необеспеченной».
— Что же нам делать? — спросила Мэрилин.
— Может, надо поиграть в тотализатор на скачках, — сказала Рой.
— Я подумаю, — ответила Нолаби.
Двумя днями позже сестры, проснувшись утром, увидели, что мать сидит на койке Мэрилин. От нее пахло дымом, словно она просидела в дыму долгое время.
— Мэрилин, ты выглядишь очень молодо, — сказала она.
— Мне многие дают девятнадцать, — ответила Мэрилин, пытаясь понять, куда клонит мать.
— Нет, тебе можно дать не больше четырнадцати, — отчеканила Нолаби. — Отныне тебе именно столько.
— Мне будет семнадцать в августе, — сказала Мэрилин.
— Тебе исполнится только пятнадцать. Мы переезжаем в Беверли Хиллз.