Они занимались любовью каждую ночь под волшебный свет маленьких пароходов, зная, что это истинная душа вечного спектакля Парижа. Иногда на секунду Джез задумывалась о туристах, бесстрастно восседающих на этих суденышках, послушно взирая на величественные каменные фасады старинных зданий, прислушиваясь к словам гида, изливающего им на головы ушаты фактов и цифр, и не догадываясь даже о живом биении жизни за одной из стен, где в постели, слившись в восторге, переплелись тела Гэйба и Джез, готовых любить друг друга вечно и слишком счастливых, чтобы заснуть.
В последующие полгода, когда они мотались из Гданьска в Парагвай, из Алжира в Эквадор, Гэйб вдруг поймал себя на том, что ищет такое задание, которое привело бы его в Париж. В феврале 1981 года он отказался от предложения сделать фоторепортаж с процесса миссис Джин Харрис, проходившего в Нью-Йорке, предпочтя этому серию портретов нового парижского архиепископа Жана-Мари Лустьера, новообращенного из иудаизма; в апреле они ненадолго слетали в Рим, чтобы заснять арест лидера «Красных бригад» Марио Моретти вместо того, чтобы пересечь океан, торопясь к запуску первого корабля «Шаттл» с мыса Канаверал, а в мае, когда в Сан-Сальвадоре были схвачены шестеро солдат, убивших американских рабочих, строивших там церковь, Гэйб остался в Париже ждать начала избирательной кампании первого президента-социалиста Франсуа Миттерана, которая должна была состояться через день.
Летом 1981 года Гэйб, непривычно расслабившийся, послал мир ко всем чертям, предоставив ему двигаться в тартарары естественным и предсказуемым путем, не требующим его присутствия, и вместе с Джез закатился в отпуск в сельский домик в горах близ Сан-Тропе, который уступили им друзья. Осенью, обещал себе Гэйб, наслаждаясь пропахшими лавандой просторами Прованса, он вернется в строй, но впервые в жизни вдруг понял, что в данный момент не имеет охоты даже думать о неизбежном крушении их парижской идиллии, которое влекло за собой каждое новое задание.
Он вдруг подумал о том, насколько нелепо, покидав в рюкзак свое барахло, покидать их уютное, с белыми стенами, полное цветов убежище на старом острове в центре Парижа. Он с удивлением заметил, что уже за три дня начинает с нетерпением подумывать о традиционном воскресном цыпленке на вертеле в ресторанчике на шумной и суетной улочке в конце острова Сан-Луи, – и это он, которого вообще никогда не интересовало, что и когда он ел! У него появились любимые кафе среди тех, что первыми открывались на улице Сан-Луи-ен-Аль, и он каждое утро ходил туда завтракать и читать «Трибьюн». После завтрака, купив парочку булочек для Джез, которую он оставлял еще спящей, он приносил их домой, пробуждая ее чашечкой чая и поцелуями.
Теперь, когда у них появилось собственное жилище и они больше времени проводили в Париже, Джез превратила одну из небольших комнаток в фотомастерскую. Она начала работать, организовав с помощью подруги, служившей секретарем у известной и очаровательной канадки Джин Бейкер, жены голландского посла во Франции, прием заказов на детские портреты для дипломатов, живущих в Париже. Цены у Джез были разумные, а качество снимков превосходное, поскольку она старалась заснять ребенка в движении, а не традиционно и вынужденно застывшим.
Фотографировать играющих детей, когда они и не подозревают о фотокамере, очень непросто, но лучшего способа сделать снимок живым и выразительным не придумаешь. Долгие месяцы, пока Джез плелась по пятам у Гэйба сквозь толпы людей, сослужили свою службу: теперь она снимала быстрее и более аккуратно, чем любой другой специалист по портрету. Но что более важно, близко наблюдая за Гэйбом, она научилась работать так, что объект съемки даже не подозревал о ее присутствии. Что ж, все великие журналисты обладают этим умением: оставаться невидимыми в момент съемки, чтобы поймать мгновение, когда человек держится естественно и расслабленно, считая, что его никто не видит.
Джез уводила своих юных клиентов в парк, где роились стайки других детей, занятых играми, либо в зоопарк, либо на открытый рынок, где продавали птиц и кроликов, и выпускала их на свободу, предоставляя самим себе. Она снимала их в покое только тогда, когда дети сами вдруг неожиданно останавливались, и эти безыскусные портреты оказывались самыми интересными.
Она снимала только на черно-белую пленку и сама проявляла ее, тщательно выбирая и увеличивая лучшие кадры, сколько бы их ни было, а затем отдавала родителям, называя за весь пакет цену как за одну фотографию и не требуя, чтобы они выбрали лишь одну-две из наиболее понравившихся, как обычно поступает большинство фотографов. Если у нее просили второй экземпляр, Джез брала деньги только за бумагу и за то время, которое потратила на проявку. Ее бизнес рос и ширился благодаря рассказам благодарных клиентов и прекрасно вписывался в график Гэйба, поскольку не требовал от нее постоянного присутствия на одном месте.
Теперь официанты множества ресторанчиков на островке Сан-Луи знали их по именам, как и разбитной владелец магазинчика со спиртным или хозяйка лавки деликатесов, куда Гэйб и Джез заглядывали за едой на выходные. Островок напоминал собой деревню, и большая часть его обитателей редко поднималась на один из многочисленных мостиков, чтобы выбраться в Париж, зато все знали друг друга в лицо, как любой деревенский житель в любом уголке света. Продавцы газетных лотков знали, какие издания нужно им оставить, а неподалеку от дома они обнаружили химчистку, прачечную и аптеку. Казалось, мир замкнулся... Гэйб стал реже обедать с друзьями, отделываясь сомнительным аргументом, что они с Джез еще будут в Париже; открывая свой шкаф, он перестал удивляться, обнаружив чистую одежду, время от времени вспоминал, что пора подстричься, а однажды даже купил свежие цветы на уличном лотке и не забыл поставить их в воду. Воскресными вечерами они с Джез частенько выбирались на бульвар Сен-Жермен посмотреть сдублированный американский фильм, а потом брели закоулками в направлении улицы де Канетт, где из шести пиццерий, одна лучше другой, можно было выбрать одну себе по вкусу, или забредали в старинное и любимое бистро «У Александра».
Редакторы фотожурналов быстро заметили, что проще всего отыскать Тони Гэбриела в Париже, и все чаще и чаще стали поручать ему задания, связанные с местными событиями: например, пуск первого скоростного железнодорожного экспресса во Франции.
Польская «Солидарность» затеяла опасную кампанию против Советов, российские войска группировались на польской границе, а Миттеран совершил первую поездку от своей партии из Парижа в Лион в сопровождении группы фотожурналистов, среди которых были и Джез с Гэйбом.
В октябре 1981 года в Каире во время воздушного парада был убит египетский лидер Анвар Садат, одновременно погибли еще десять человек и сорок получили ранения. Первой реакцией Гэйба, едва он узнал о случившемся, было облегчение: хорошо, что их там не было, поскольку среди убитых или раненых могла оказаться Джез. Только потом пришло сожаление об упущенной возможности.
В ноябре, когда дни стали короче, а их квартирка – еще уютнее на фоне холодной и промозглой парижской осени, Гэйб подумал о том, что они с Джез живут вместе уже почти два с половиной года. В январе 1982 года ей исполнится двадцать один, и ее отец уже давным-давно лелеет планы грандиозного приема по этому случаю, который в самый раз закатить на ранчо, созвав побольше гостей.
– Когда нам нужно лететь в Лос-Анджелес? – безропотно-мрачно спросил ее Гэйб, подумывая о не самом теплом приеме, который их ожидает.
– Это мне нужно, – мягко поправила его Джез. – Ты можешь остаться, особенно если где-то опять назревают великие события.
– И ты готова отмечать эту дату без меня?
– Я бы не стала, но дата есть дата. Я вовсе не хочу стеснять тебя, твой образ жизни.