— У меня заболела голова.
Док выглядел заинтересованным.
— Правда?
— Нет, — подумав, ответил я. — Странно. Боль уже прошла.
— Ага! У меня весь день болит голова. Разумеется, ты ощутил эту боль, оказавшись в моем теле.
— Это безумие, — сказал я.
— Ничуть. Человеческий мозг испускает импульсы. Эти импульсы имеют единую матрицу. Когда-нибудь слышал о дистанционном управлении?
— Конечно. А оно тут причем? — поинтересовался я.
ДОК МАККИННИ задумчиво почесал лоб.
— Трансплантация живого мозга хирургически невозможна. Но сам разум, образ мышления, матрицу можно перенести. Каждый разум обладает определенным периодом колебаний, и мои шлемы, работая на принципе индукционной диатермии, производят необходимые изменения. Понимаешь?
— Да, — ответил я. — Я больше не хочу ничего слышать об этом. Вонючка все еще плачет, и если вы не можете помочь мне, то что же делать?
— Я сейчас и пытаюсь тебе помочь, — сказал док. — Так что слушай. Я не думал о таком применении, но оно прекрасно вытекает из уже сказанного. Младенцы не могут объяснить, что у них болит, потому что не умеют говорить, но ты-то умеешь. Я покажу.
Док снял шлем со своей головы, осторожно нацепил на голову Вонючки и сразу же щелкнул выключателем. Прежде чем я понял, что происходит, Док развернулся ко мне, протянул руку и...
— Глоуоббл! — сказал я.
С моими глазами что-то случилось. Все как будто поплыло. Надо мной висела большая круглая капля...
И что-то безумно орало, словно сумасшедший рояль. Невероятными усилиями я сфокусировал взгляд. Оказалось, что каплей было лицо дока Маккинни. Я почувствовал, как пальцы ощупывают мою голову. Раздался щелчок.
Рев на заднем фоне стих. Мое горло и небо стало мягким, упругим и непривычным. Язык все время норовил заползти в пищевод. Я вытянул руку, и перед глазами появился пухлый, розовый объект, похожий на морскую звезду. Моя рука!
Великие звезды!
— Блогоббл уог уог док уоббл гоб квоп! — сказал я совершенно младенческим голосом.
— Ладно, Джерри, — сказал док. — Ты в теле Вонючки, только и всего. А он в твоем. Я поменяю вас обратно, как только ты скажешь мне, как себя чувствуешь.
На этот раз я говорил более внятно, хотя и сильно шепелявил.
— Вытафите меня отфюда! Быфтрее!
— Тебя что-то беспокоит? В конце концов, тебе надо узнать, почему ребенок плачет.
Каким-то чудом я смог сесть. Но встать никак не получалось. Мои ноги были скрючены и казались бесполезными.
— Со мной все нормально, — сумел выговорить я. — Кроме того, что хочу назад.
— Ничего не болит?
— Нет. Нет!
— Значит это просто характер у него такой, — подытожил док. — Чувства передаются вместе с разумом, но органы чувств остаются на месте. Ребенок просто раздражен. Он все еще плачет.
Я посмотрел на него. Мое тело, тело сержанта Джерри Кэссиди, лежало на спине со скрюченными руками и ногами, глаза были плотно закрыты, а рот разинут, и оно вопило. По его — моим — щекам текли обильные слезы.
Во рту словно была каша, но я сумел сказать, что хочу вернуться в свое тело. Мое желание усилилось, когда я увидел, что Вонючка сосет мой большой палец, лежа на полу и сонно глядя на потолок. Во всяком случае, он прекратил вопить. Пока я смотрел, его глаза закрылись, и он захрапел.
— Ну, — сказал док. — Он уснул. Может передача разумов производит успокаивающий эффект.
— На меня нет, — слабо прорычал я дрожащим сопрано. — Мне не нравится это. Вытащите меня отсюда!
ГЛАВА II. Ребенок хочет пить
Не успел док вернуть меня в мое собственное тело, как в приемной послышалось шарканье, и тихонько взвизгнула медсестра. Я услышал глухой стук. Дверь распахнулась, в комнату ворвались трое громил с оружием в руках: один револьвер марки «Уэбли» и два маленьких, плоских автоматических пистолета. Человек с «Уэбли» был тем самым олухом, которого доктор Маккинни выпроводил, когда я пришел. Усы олуха все еще торчали вокруг рта, похожего на ловушку для крыс, а глаза выглядели еще более сонными, чем тогда. Двое других были просто гориллами.
— Смит! — воскликнул док. — Ты что творишь, грязный нацист!
Док рванулся к скальпелю, но Смит оказался быстрее. Ствол «Уэбли» стукнул дока в висок, старик осел, проклиная нападавшего на чем свет стоит, пока тот не ударил снова.