Вскрикнула Билли. Это тут же развернуло меня. Она была на середине арены, бежала, чтобы подобрать Вонючку и второй шлем, мчалась так быстро, как только могла, а Третий гнался за ней с пистолетом в руке. Толпы у выходов наделали столько шума, что вряд ли кто-нибудь замечал, что происходило вокруг. Но я все видел.
Гориллы не могут быстро бегать, разве что на короткие расстояния. К тому же у Третьего была большая фора. Он догнал бы Билли прежде, чем я поймал бы его... если что-нибудь срочно не предпринять.
Я понесся вниз по полосе разрушений, которые учинил полуминутой раньше, и прыгнул изо всех сил. Гимнасты давно разбежались, но их снаряды никуда не делись. Одна трапеция висела как раз в нужной плоскости. Я ухватился за перекладину, мой вес сорвал ее с крючков. И она пронесла меня через арену, прямо к Третьему.
Он остановился. Неподвижно стоял, прицеливаясь в спину Билли, пока она поднимала Вонючку.
Тогда я понял, что пролечу мимо этого гада. Трапеция оттягивала меня налево. Я отпустил ее, полетел, бешено вращаясь в воздухе, и с грохотом приземлился. Если я промажу — Третий попадет!
Я отчаянно извернулся. Пистолет выстрелил, но за долю секунды до этого я ударил нациста. Ударил со всей тяжестью огромного веса гориллы. К счастью, мое падение что-то смягчило.
Но вот Третьему пришлось туго. Его даже не могли потом отскрести. Пришлось использовать промокательную бумагу.
Я встал, отряхнулся и убедился, что Билли не ранена. Она снова побежала. Я выкрикнул ее имя. Оно прозвучало невразумительным ревом.
Но она, наверное, услышала в нем что-то знакомое, поскольку остановилась и оглянулась через плечо. Я, разумеется, не мог говорить, поэтому мне приходилось жестикулировать. Билли поняла, что я хотел сказать.
Поняла, что мне было нужно — один из шлемов. Так что она бросила его мне, но не стала подходить слишком близко. Убедившись, что шлем включен, я натянул его на голову так хорошо, как только смог. Вокруг меня начали собираться люди, смотрители и прочие. Времени не оставалось. Я упорно показывал на малыша.
Билли, наконец-то, поняла и надела второй шлем на голову Вонючки. Он был выключен, но Билли включила его, когда я сделал соответствующий жест. Это сработало.
Я больше не был гориллой. Я оказался на руках у Билли, тяжело дыша от усталости, ощущая сильную жажду и адскую сонливость.
— Джерри! — ахнула она. — Ты в порядке? Это уже ты?
— Да, — подтвердил я. — Достань второй шлем, когда они поймают гориллу. Нам он будет нужен, чтобы... чтобы... буоб-уоб... ох...
Все без толку. Я превратился в кашу-размазню и немедленно заснул прямо здесь...
Когда я очнулся, то машинально пополз, но, казалось, что что-то было не так. Вскоре я понял, почему. Это был снова я.
Я лежал на кушетке, а Билли сидела рядом и смотрела на меня. Она выглядела уставшей.
— О, Боже, — сказал я. — Что случилось, дорогая?
— Джерри!
— Ага. Весь я, почти как новенький. Что я пропустил?
— Доктор Маккинни пришел в себя, — выяснилось, что у него не было сотрясения мозга. Он подтвердил все произошедшее и, пока ты спал, воспользовался шлемами. Вонючка теперь снова ребенок, а ты... ты герой. Об этом напишут в газетах. Власти прислали кого-то, чтобы узнать у доктора все о шлемах.
Ее рассказ был довольно сумбурный, но я уловил главное.
— Вонючка в порядке?
— В полном. Ни единой царапины. В конце концов, это не твоя вина, Джерри. Ты не мог ничего предотвратить. Так что не кати на себя бочку.
Я посмотрел на нее.
— Ты о чем?
— Ну, ты же поймал вражеских агентов и все такое. Он не имеет права злиться на тебя!
— Кто?
— Капитан Доусон, — ответила Билли. — Он ждет тебя снаружи. Миссис Доусон ушла домой с Вонючкой.
Я прокашлялся.
— Ох. И как он?
— Кажется, сильно рассержен, — признала Билли. — Куда ты идешь?
— Послушай, видишь, тут есть еще одна дверь? — сказал я. — А за окном пожарная лестница. Мой пропуск будет действителен еще пару дней, и к этому времени капитан Доусон может передумать и не отдавать меня под трибунал. Почему-то, мне кажется, что сейчас с ним лучше не разговаривать.
— Может быть, ты прав. Но я иду с тобой.
Я не видел капитана, пока не истек срок пропуска. Я думал, что он маленько остыл. Но... гм... кажется, я немного ошибся. Кроме того, он не мог сказать все это на полном серьезе. Я даже не знаю, где он вообще понабрался таких слов. Ох, да, совсем забыл, было одно утешение. Я — герой, даже если нахожусь не на службе, не считая такую мелочь, как утомление.