Жужа всю жизнь проработала в музыкальной школе в этом селе учителем игры на фортепьяно и директором. Бодрая для своих лет, внутренне свободная и одинокая, вместе с уходящим уже мужем она считает Сталина великим на все времена.
– За что вы его так уважаете?
– Вы, наверное, знаете, – объясняет Жужа, – имя грузинского героя Георгия Саакадзе? – Я, конечно же, кивнул, осознав, и она продолжила: – В XVII веке он был великий воин. Персидский шах Аббас тогда хотел переселить грузин и захватить страну. И он взял в заложники сына Саакадзе, чтобы великий воин помог персам. Но Георгий поднял бунт и разгромил армию Аббаса. Тогда шах в гневе отрубил голову сыну Саакадзе и послал ее отцу. Сталин тоже пожертвовал своим сыном. Почему мы не можем и его за это уважать?
В домашнем музее самым дорогим экспонатом Жужа считает письмо, которое ее дядя получил лично от Сталина. В детстве они учились вместе в школе. Но уже после войны здесь, в селе, наступили тяжелые времена, и дядя набрался смелости и написал письмо Вождю, напомнил о себе и попросил помощи, в смысле, денег, три тысячи рублей. И Сталин ответил.
– В этом письме, – поясняет, волнуясь, Жужа, – Вождь написал, что он посылает бывшему однокласснику и другу детства две тысячи. Больше от себя лично он никак не может дать. Больше нет. Но еще одну, третью тысячу рублей, он все-таки посылает, но в долг, и надеется, что товарищ ее вернет.
– Вот какой он был, Сталин, – говорит бабушка. Но она не жалеет, что распался Советский Союз, которым почти тридцать лет руководил ее кумир. – Я за независимую Грузию и Россию не люблю. Люблю Сталина.
Жужа не обращает внимания, что некоторые соседи считают все это чудачеством, и волнуется, что после ее смерти все ее экспонаты просто выбросят или растащут. Поэтому она на кладбище, вопреки христианским канонам, из последних денег уже строит склеп, куда рядом с ней должны поместить все предметы музея. Она хочет лежать рядом со Сталиным. Видимо, так и будет.
Мы прощаемся, и бабушка приглашает приехать летом:
– Тогда и зелено, и красиво, и можно вином вас угостить, – беспокоится она, что показалась не гостеприимной.
Я благодарю ее, но, если честно, чувствую, что уже немного захмелел от портретов и образов Сталина. Хочется на землю, проветриться и опохмелиться – здесь же, неподалеку, где угодно, мест достаточно. Ведь я все-таки в Грузии, где, по правде, Сталин не предмет для разговора или особой гордости. Здесь издревле гордятся замечательными крестьянскими винами и обильными дружескими посиделками, чтобы пить, есть, приятно разговаривать и сидеть. Долго сидеть. Но за столом и без охраны.
И спасибо товарищу Сталину за мое счастливое детство.
Без него.
СУЧКА
У нас во дворе большого и красивого дома вот уже второй год время от времени бродят четыре собаки. Они приходят из соседних частных домов к мусорному контейнеру и шарятся потом вокруг, грустные. Три нормальных размеров кобеля и маленькая сучка. Кобели иногда забегают, бесцельные, прямо во двор, где гуляют молодые мамочки с детьми или выгуливают свою породу неслышную степенные от одиночества мужчины.
Кобели молча суются, пытаясь обнюхать, и отходят, поджав хвост, когда мамочки начинают кричать, боясь за малышей, а то и брать в руки камень. Не ударить – отогнать. Но вот их сучка, подставляясь время от времени то одному, то другому, видимо, считает себя принцессой. Да еще и востребованной. Она начинает лаять и может бросаться даже на проходящего мимо человека, подскакивая сзади и словно пытаясь схватить за ногу. Такая у нее порода – беспородная.
– Боюсь идти, – сказала как-то младшая дочка, увидев в окно гуляющий вокруг асфальтированной дорожки собачий хоровод.
– Не обращай внимания. Они своим путем бегают.
– Но вон та, маленькая, злобная. Она же лает и бросается.
– Все равно не обращай. Ей только этого и надо. Так она, сявка, самоутверждается. Реагируешь – значит, уравниваешь себя с ней. Особено если увидит, что ты гонишь ее, типа «пошла вон». Тогда долго будет тявкать и бросаться. Это то, что ей надо, убогой.
– Но она же пытается схватить сзади. Можно тогда на нее замахнуться?
– Пытается, но не хватает. Провоцирует на внимание. Если просто замахнулась, то для нее станешь такой же, тявкающей. А если ударишь, отгоняя, накинутся другие. Не собаки – люди. Скажут, что бедную псину обижаешь. Сявок, доча, в этом мире много. Подрастешь – еще узнаешь. Никуда не денешься. Ты думай о своем: об уроке, о какой-то мысли из книжки, о мальчике, о любимой песне. Можешь обо мне, я всегда с тобой рядом. Как мой отец, твой дедушка, что на фотографии. Сявкам очень важно, чтобы на них реагировали. Так они крадут нашу жизнь по кусочкам. И так украшают свою. Не поддавайся…
Дочка собирает портфель в школу, и я вижу, как она выходит из подъезда, зажавшись. Боится. Но идет по дорожке ровно, глядя прямо вперед. Она знает, куда и зачем идет.
Кобели бессмысленно крутятся у машин на парковке, выискивая брошенную жрачку, а сучка, остановившись, лает. Мол, вот она, я. Но видя, что на нее не обращают внимания, гордая, оттявкавшись, семенит к мусорке. За ней тянутся остальные: не поесть, так запрыгнуть.
Собачья любовь. Собачья жизнь…
ВОЛЬНООТПУЩЕННИК
И она сказала, как выдохнула:
– Я тебя отпускаю.
А он вздохнул, повернулся и пошел. Но почему-то не взлетел и даже не рванулся, как обычно делают птицы, которых отпускают на волю, а словно полз. И даже шаркал ногами. И ему было не по себе.
А я смотрел на них, поскольку случайно оказался рядом, просто шел по улице и едва не сбил, когда они вдруг резко остановились. И даже не успел обогнуть, а только услышал ее фразу.
Наледь треснула под ногой. Он замер и оттолкнулся, словно обрубил невидимые нити. И обида повисла на его плечах, как снежинки, которые он затем стряхнул и молча пошел дальше.
А я подумал, глядя ему в спину:
«Ну почему женщины отпускают, а мужчины – бросают? Ну почему? Отпускать – это же благородно. А бросать – мелко».
Что-то здесь не вяжется. Наверное, женщины говорят так, чтобы отпустить себя, а мужчины им мстят, злятся и называют брошенными. Мужчинам, видимо, так легче. У них не хватает мужества отпустить. Но разве можно бросить то, чего уже не имеешь? Или отпустить того, кто уже не с тобой?
Я хотел, чтобы он вернулся к ней или она окликнула его. И потому оглянулся. Но они уже шли в разные стороны. Все быстрее и увереннее. Даже слишком. Они все еще говорили друг с другом. Каждый о своем.
Светлый и грустный снег опускался на мокрый асфальт, не успевая сохранять следы. И толпы людей, мужчин и женщин, спешили в разные стороны.
И тогда я достал мобильник и набрал родной номер телефона, чтобы просто спросить, как там дела, и сказать, что скоро буду. И услышать, что меня уже ждут и рады. Но там, куда я звонил, как назло, было занято. И так продолжалось довольно долго.
«Я тебя отпускаю», – сказал я себе, потеряв, наконец, терпение, и вдруг почувствовал, что значит быть брошенным. Оказаться никому не нужным – это и есть свобода?
Набор мобильника скользил и соскакивал на прерывистые гудки снова и снова. И похоже, никому не было дела до моего звонка.
А иначе и быть не могло – ведь я звонил самому себе.
КАК СТАТЬ СЧАСТЛИВЫМ
Глупость – это счастье.
Глядя на себя, я постоянно в этом убеждаюсь…