В темноте, к вечеру, и возвращались.
Через месяц, как и в учебке, я снова понял, что надо бороться. Или пустить по течению, вкалывая и тупо считая дни. Все два года. Мол, ничего поделать нельзя.
Но я же сказал, что этого не умел.
Пару раз в неделю мы выезжали на работу позже, потому как проводились политические занятия и молодой, к слову, толковый лейтенант, читал нам басни о международном положении и агрессивной сущности капитализма. Замполит роты был незлобивый веселый парень и немногим старше нас. А со мной вообще почти ровесник. Однажды он спросил, могу ли я написать реферат: ему надо было вступать в Коммунистическую партию.
– Почему нет? – обрадовался я.
И на несколько дней остался в роте, обложившись журналами под названием «Коммунист Вооруженных Сил» с дубовыми текстами теоретических выкладок о воспитании советского воина-патриота. После трассы здесь мне было спокойно. Но все хорошее быстро заканчивается, если его не попытаться продолжить. И тогда я решил рискнуть. В конце концов рельсы меня ждут всегда, никуда не денутся. На то и исключали. Но это было бы слишком просто и радостно для тех, оставшихся. Но не для оставленных. А значит, и не для меня.
И я пошел прямиком к заместителю по политической части батальона, то есть к главному по идеологии.
– Товарищ подполковник, – сказал я ему, подтянув ремень выше пупка. Как положено, по-идиотски, вновь присягавшему. – Все-таки у меня позади четыре курса университета, и, возможно, какие-то знания и умения можно использовать не только на трассе.
– А что вы можете? – заинтересовался он сочувственно.
Офицеры в части, как это и оказалось потом, были совершенно нормальными людьми. Только в форме. Я так и не понял до сих пор, почему именно такие оказались столь далеко, в монгольской глуши. А может быть, эта отдаленность и объединяла нас всех. Не знаю.
– Могу подготовить лекцию или доклад на любую тему о международном положении. И даже о почти любой стране мира, от географии до политики.
– Вы хотите сказать, что знаете о любом государстве?
– В большей или меньшей степени, о любом. От истории до его главного города.
– Интересно, – сказал подполковник и, повернувшись к большой политической карте мира у него за спиной, вдруг спросил:
– Столица Руанды?
– Кигали, – выпалил я.
– Бурунди?
– Бужумбура…
– Покажите, где?
Я подошел и ткнул пальцем.
Чудак, почти все столицы мира я знал еще в 12 лет. А любимым занятием было листать и изучать подробный отцовский атлас. Разрисованный вдоль дорог карандашом: от города – к городу и от страны – к стране. На велосипеде. Такая вот была детская мечта. Она, к слову, сбылась. Словно рисовал будущие маршруты заранее.
– Да у вас энциклопедические знания, – уже с интересом взглянул тогда подполковник. – Идите, мы подумаем.
Через день началась моя новая армейская жизнь. К штабу меня, конечно, не подпустили. Понятно, почему. Там нужны благонадежные. Здесь я не проходил. На кухню – тоже. На кухне заправляли ребята из Армении. В армии, как на гражданке, лучшая солдатская работа – писарь и хлеборез.
В Монголии, где не было ничего, самым главным человеком после командира батальона признавался только… библиотекарь.
Офицеры с тоски выписывали, наверное, все основные журналы и газеты Советского Союза. Они читали все. И все знали. Лейтенанты и капитаны строительных железнодорожных войск здесь, в Монголии, были на порядок грамотней и образованней более благополучных и удачливых «материковых» коллег. Я это потом сравнил.
Но главным было не это. Во всей степи и однообразной, как солдатские мысли, безинформационной жизни библиотекарь дважды в неделю брал карабин с патронами, садился в грузовик с водителем и ехал полтора-два часа к определенному месту, куда подъезжала другая машина и передавала два мешка с прессой. И еще с письмами. Из дома. От родных, друзей и любимых. Это было важнее, чем пайка.
Два раза в неделю вся часть ожидала письма. Единственное, что нас связывало с волей и будущей свободой. Что давало силы и иллюзию смысла жить.
Поездка библиотекаря занимала четыре-пять часов, но обед ему оставляли или приносили прямо в комнату, заставленную книгами. И там же, перед входом, уже стояли посланные отовсюду нетерпеливые посыльные. По распорядку почту и письма, рассортированные без посторонних, надо было выдавать к семи часам вечера. Но если ты дружишь с библиотекарем, то можешь узнать свою судьбу на ближайшие три дня, до следующей партии, уже через час после его возвращения.
– Три месяца, пока не уйдет домой нынешний библиотекарь, будешь при клубе помогать организовывать концерты музыкального взвода. Фильм один раз в неделю да их песни – все, что у нас есть, кроме работы. Надо и развлекаться. Нечего тебе делать на трассе.
Эти «монгольские» стройбатовские, по сути, офицеры, как я потом убедился, были гораздо тоньше и человечнее, чем раздувающая щеки чиновничья шушера, которая царила тогда в том же белорусском университете. И вокруг, по периметру их блядской жизни.
Этот мир перевернут с ног на голову, и хорошие люди, как правило, не всплывают. Всплывает остальное.
Так я стал «литавристом». На утреннем построении, после завтрака, перед работой, вся часть проходила парадным строем перед комбатом под духовой оркестр, который потом, как положено, замыкал шествие. Я шел в этом оркестре, путаясь в непривычной шинели, и бил в литавры: вытянув руки и думая: «Господи, а ведь мои однокурсники уже начали ходить в свои редакции. С выпивкой, бабами и любимой работой. А я…».
Утреннее построение почему-то было для меня минутой такого малодушия. Но затем разгорался день.
Литавры били в ритм шага, ребята грузились на машины, а мы, музыканты, бежали в клуб сочинять свои песни и играть их – к концерту. Самой библиотекой, как оказалось, никто не управлял – все ждали только писем, и я занялся инвентаризацией, с удовольствием записывая все книги и раскладывая их по темам и алфавиту.
Из двух безопасных лезвий для бритья, привязанных к дощечке обычной ниткой, ребята сделали мне кипятильник. В местном магазинчике, поскольку это Монголия, можно было купить дефицитный в СССР растворимый кофе, и под настольную лампу и гитару мы, разжевав, сплевывали день за днем. Живущие, на самом деле, каждый в своем родном городе и мире.
Что еще надо человеку, чтобы отдать долг? Но не концы…
ЗАЕЗЖЕННАЯ ПЛАСТИНКА
«Архи», монгольская водка, годилась только для наших молодых солдатских желудков. Но ее было на редкость достаточно. Цирики, в своей зеленой форме с четкими, как офицерские, погонами, стриженые и очень похожие друг на друга, принимали нас после концерта у себя в коптерке.
– «Самбайну, кампан»… – «Здравствуй, товарищ…».
Вечер советско-монгольской военной дружбы где-то в глуши бескрайней степи плавно перетекал в братание.
– Ребята, – просил я, – чаю дайте, сушит…
– Подожди, – говорили цирики, – наш фирменный подгоним.- А вы откуда?
Они цокали языком и с уважением повторяли за нами:
– Из Минска? Из Ташкента? Из Баку? Из Львова? Большая у вас страна.
Чай оказался белым. Из топленого бараньего жира. От чистого сердца.
– Спасибо, здорово.
Я выскочил на мороз и согнулся за углом деревянного домика. Никогда не забуду этот привкус братской кухни.
На крыльцо вышел их старший:
– Эй, земеля, – закричал он по-русски. – Иди, мы тебе сюрприз приготовили.
– Уже сыт, – окончательно напугался я.
Но вернулся. Идти-то все равно некуда.
А цирики уже ставили на проигрыватель пластинку. Они бережно дули на нее, хихикали и говорили, что это их самая любимая музыка. Ребята плеснули в алюминиевые кружки еще «архи», и вдруг громко, поскольку проигрыватель подключили к колонкам, прямо на нас рванули «Песняры» – «Касiў Ясь канюшыну…».