И я проникся еще больше.
– То есть анализировали творчество других?
– Слишком упрощенно, – обиделся он, и я решил исправиться:
– Где-то в университете?
– Да как сказать…
– Понятно. Какая разница, где писать, – я попытался ему помочь, почувствовав себя неловко. Действительно, какая разница? Но ведь надо платить за квартиру, свет там, газ. Куда-то ездить, звонить, не говоря уже о еде. Значит, как-то мог. И смог, если пробился к нам. Фирме как раз нужны были новые переводчики и «свежая кровь», на подхват, к ветеранам некоторых тематических программ.
– Молодец, – искренне порадовался я. – А где-то в редакциях работали?
– Некогда было, – сбрезгливил он и вдруг спросил: – А вы?
– Что я?
– Пишете стихи?
– Оставил. С тридцати трех лет…
Мне стало смешно над самим собой. Я действительно перестал. Как раз в том возрасте, когда другие возносятся к осмысленной духовной жизни. Предварительно распятые.
– А почему перестали? – не отставал он.
– Ушла потребность. Скорее, перешла в другое. В изначально любимое дело, которое, наконец, можно делать спокойно. Видимо, опустился на землю, – я попытался отшутиться. Для меня стихи всегда были личной психотерапией. Защитной реакцией на жизнь. Когда надо было противостоять, опереться на что-то принципиальное, по моим представлениям, а рядом никого не было. Вот стихи и выливались, помогая. Не более.
– Это не поэзия, – сказал он. У него была странная привычка, разговаривая, не смотреть в глаза. И рассудительная манера высказываться. На грани торможения. Это называется солидностью. – Поэзия – это музыка чувств, их глубина, а не рассуждения. Стихи.
«И вправду литературовед, – с тихим ужасом подумал я. – Пора заканчивать, иначе это надолго. Работать надо».
Через несколько минут монолога он, видимо, понял, что достаточно, и подарил сборник стихов, изданный за свои, кровные. Поэзия всенародна: греет душу автору и карман издателю. Все довольны. Абзац.
– Что касается журналистики, то она бездуховна, – продолжал он. – Аналитическая еще приемлема, если в ней пульсирует мысль. Но только настоящее творчество имеет цену.
Он все и обо всем знал. Я огляделся, чтобы это не услышали коллеги, порвут новичка ни за что. И отпросился в туалет.
Есть люди, после разговора с которыми нестерпимо хочется вымыть руки…
ПЯТАЯ КОЛОННА
Уже почти две недели мы колесили с ним по Испании, взяв в Мадриде машину напрокат. В Кордове он не выдержал.
– В соседнем доме у нас теплый ночной клуб. Пойдем?
– Это над которым желтая неоновая реклама в виде сердечка и тетенька на жердочке?
– Оно самое.
– А что я там не видел? Гастарбайтеров из Марокко? Девки – они повсюду девки…
Но он все-таки пошел.
– Береги себя, – сказал я ему по-английски и поднял большой палец вверх.
Вернувшись под утро, он долго ворочался и, наконец, не выдержал:
– Надо было ехать в Испанию, чтобы нарваться на учительницу из Молдовы!
– Начальных классов?
– Так и не узнал.
– «Береги себя. Береги себя», – передразнил он. – И зачем ты это сказал? Как пошел с ней – так и закрутилась пластинка в голове. И все упало. Да еще сто долларов выбросил. Поберегся…
Над всей Испанией болталось безоблачное небо.
Один человек мне сказал, что ему нравятся Барселона и Мадрид.
– А мне шатенки, – ответил я и подумал: «Каждый мужчина знает о своей пятой колонне. А все туда же…».
НАЦИ ЛОНДОНА
С каждой стены комнаты Стюарта смотрели Гитлер и Гесс, Муссолини и лидер британских фашистов 30-40-х годов Мосли. Безымянные для меня их соратники единогласно вытягивали вперед руку, шеи и подбородки. Они были едины. У них разные вожди, но одна ненависть.
Та же, что и у Стюарта, основателя и лидера молодежного неонацистского движения Великобритании «Кровь и честь».
Чай мы заварили в чашках прямо на полу. Стола в комнате не было. Места для него тоже. Холостяцкое жилье повсюду в мире напоминает номера дешевых гостиниц: казенного вида шкаф, кровать, умывальник, гитара и множество картинок из цветных журналов.
От входной двери можно было пройти всего три-четыре шага до кривоногой кушетки. В углу – тумбочка, накрытая до пола простой белой материей с пурпурной окантовкой и красным ромбовидным знаком посередине, и одинокий, будто голый, цветочный горшок. То ли алтарь, то ли партийная трибуна, то ли траурная ниша.
«Ну и клетуха, – подумал я, оглядываясь и привыкая к запахам чужого жилья. – В такой и приходят мысли о жизненном пространстве».
Чай был дешевый, но ароматный. Наверное, Стюарт не пожалел заварки. Он жил в этой комнате на третьем этаже дома неподалеку от станции метро Кинг Кросс в центральной части Лондона уже несколько лет. Двое соседей по площадке. Общий туалет и душ – этажом ниже. «Жил» – сильно сказано. Он здесь ночевал.
Стюарт считал, что мог бы жить намного лучше, если бы пластинки его группы «Отвертка» имели выход на покупателя и рекламу. Но не получалось – слишком много у Стюарта врагов и слишком мало в Англии единомышленников.
– Ничего, – говорил он мне, – Европа просыпается. И сейчас к ней присоединяются восточноевропейские страны и Россия.
Я огляделся. На единственном окне висел красный флаг с белым кругом и свастикой посередине. Еще один, такой же, но с крючкообразным знаком вместо свастики, кровавил на стене. Я видел такой когда-то на собрании белых расистов прежней ЮАР.
– Знак посередине полотнища, – поясняет Стюарт, – три семерки, сходящиеся изголовьями, – символ трех божьих ангелов, борющихся против мирового зла: коммунизма, еврейства и смешения рас.
Стюарт и его сторонники называли себя «бритоголовыми». Они вышли из движения панков, которое в семидесятых годах прошлого века расцвело ненадолго и почти угасло. Панков бритоголовые презирали за пассивность и безыдейность. Их вождь другой – Адольф Гитлер. Идеал – нацистская Германия. Совершенный, достойный подражания человек- солдат войск СС.
– Нам претит, – пояснял Стюарт, – американское общество потребления, тупая массовая культура, космополитическая по существу. Мы против еврейского засилия в СМИ и финансах. А коммунистическая утопия интернационализма только уводила массы от настоящей борьбы за свободу.
Стюарт основал движение «Кровь и честь» в конце восьмидесятых годов теперь уже прошлого века. Сегодня у них есть филиалы и сторонники почти по всей Европе. Их расизм и ненависть подкрепляются резкими нападками на капитализм и монополии. Некоторые из групп выступают за вывод американских войск из Европы и за возвращение к «подлинным ценностям» спартанцев, викингов и тевтонских рыцарей. А также войск СС.
– Конечно, нам нелегко, – объяснял Стюарт. Он был в черной майке, военных камуфляжных брюках и высоких зашнурованных ботинках – униформе бритоголовых.
– Это непросто. Поначалу мы были частью движения «Национальный фронт», выступавшего за изгнание цветных, евреев и иммигрантов из Великобритании. Мы создали что-то вроде штурмовых отрядов для охраны митингов. Но даже со своих концертов денег не получали. Нам надоело ходить «в мальчиках», и в 1985 году мы вышли из Фронта и основали новое движение вокруг своих рок-групп «Отвертка», «Бункер», «Адольф Гитлер», «Без сожаления».
Здесь Стюарт недоговаривал. «Национальный фронт» возник в Англии в середине семидесятых, выступал за депортацию цветных и иммигрантов и насчитывал официально до 18 тысяч членов. Не получив широкой поддержки в обществе, Фронт раскололся. Первыми отошли фракции нацистского толка – вроде британской нацистской партии, ушедшей в подполье со своими двумястами членами. В Великобритании откровенных нацистов ни общество, ни государство терпеть не стали. Пропаганду ненависти пресекли сразу и жестко. Интересно, что «Национальный фронт» тогда распался почти на две равные половины. Одна часть осталась верна прежнему курсу и стала злейшим врагом «бритоголовых».