«Что за мудаки», – подумал я.
«Ну и мудак», – подумали они.
Мне стало смешно. И им тоже. Мужчины закивали головой, здороваясь, а женщины стали заглядывать в глаза. И вокруг появилось много симпатичных лиц. Каждый живет в своем веке, только одни в кабинетном каменном, а другие, выходит, в серебряном. И я пошел домой читать Арсения Тарковского и собрата своего по крови Аль Маари.
– Какие у вас удивительно тонкие пальцы! – восхитился палач. – Так и хочется сломать…
СВОЕ ЛИЦО
– Закуришь? – предложила бабушка, вытягивая новую цигарку.
– У меня свои.
– Молодец, – улыбнулась она.
– Сколько вам лет?
– 82, – и вдруг показала на бородку. – Что это?
– Да так… – смутился я.
– Мне нравится, – похвалила бабушка и смачно сплюнула.
В Китае часто громко плюют. Я было пару раз шарахнулся, но потом привык. Понял, что это беззлобно. Но так и не понял, слыша за спиной характерный звук «втягивания» в гланды, почему.
– Пора, – показала бабушка и взяла подругу за руку.
Так они и пошли.
Красивые, как их поколение, которому досталось от века и которое уважают. Поэтому в Китае умеют уважать себя. И боятся потерять лицо.
Без своего лица ты – чужое зеркало в рамке.
Один человек мне сказал, что ему наплевать на все.
– И мне наплевать, – ответил я и подумал: «Сплюнь три раза».
ЗОЛОТАЯ РЫБКА
Золотые рыбки были медлительны и красивы. Да и не рыбки они были, а рыбины. Откормленные, ленивые и нервные на каждое движение извне. Прямо как челядь. Косяком, сбившись в стаю, они дергались под зеленой водой замкнутого дзенского пруда в пекинском парке, реагируя на каждую тень.
Им было сытно и хорошо.
И старик напротив, перебирая два шарика, похожих на грецкие орехи, смотрел мимо меня на них и в никуда. Он смотрел в себя.
С одной стороны парил над водой деревянными настилами летний домик императора. Тесный и совсем не помпезный. А с другой, чуть выше, вытянула спину каменная резная беседка, отставив в небо горбатый мостик у поющего о своем и всеобщем рукотворного водопада.
И здесь, далеко от всего наносного, присев к старику, отстраненно и близко, я вдруг понял то, что не мог объяснить себе много лет. И просматривал снова, и переговаривал. И шел дальше, чтобы вдруг возвращаться. И опять не находил выхода. Его нет из прошлого. А просто не надо было спрашивать. И потом пытаться объяснить.
Ничего не произошло тогда, случившись. Кроме одного: если ты счастлив, нельзя хотеть большего, чем то, что уже есть.
– Ты меня ждала?
И молчание было мне ответом…
КИТАЙСКИЙ ПОЗИТИВ
– Такая х…ня, – четко сказал маленький мальчик рядом, глядя в окно.
Его мама одобрительно кивнула головой.
Пассажирский автобус шел по трехрядному проспекту провинциального китайского города Чанджа, провинция Юнань.
Просторные улицы, велосипедные дорожки, вечно праздничная толпа. В салоне висели плоские экраны с трансляцией цветных телепередач. Но без звука.
Китаянка обняла малыша и показала пальцем на меня.
– Такая х…ня, – повторил мальчик.
Им было радостно. Мне – тоже.
ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД
Наконец я увидел этот Запретный город…
Краснеющий от потуг величия в самом центре Пекина, за высокой стеной и каналами императорских парков. И узкоглазые его улочки, и холодные храмы, и горбатые мостики. Миниатюрно-изящные, как ступни китайских невест, с детства привыкших к намертво перетянутым, для красоты, ножкам.
500 лет здесь нередко почти безвылазно сидели, как в тюрьме, великие богдыханы. Но правили Поднебесной. И каждый их шаг – во имя. И все происходившее – только в окружении жен и наложниц, срывающих свое либидо друг на друге. Длинными ногтями в их крохотных комнатках. И евнухов, срывающих свое либидо на воинах. И воинов, срывающих свое либидо на крестьянах. И крестьян, срывающих свое либидо на женах.
Так населением и поддаными произрастают династии.
А последователи сиятельных богдыханов во всех странах точно так же прячутся в своих запретных городах. За решетками и стенами. За спецмашинами и махровыми, как челядь, дорожками. За видеокамерами и оцеплениями. Ни присесть, ни пукнуть. И каждый шаг – во имя. И все только в окружении царственно приближенных, срывающих свое либидо на соподчиненных. И соподчиненные, срывающие свое либидо на беззащитных. И беззащитные, срывающие свое либидо друг на друге. И живущие с кем и как хотят. Но мечтающие хотя бы разок взглянуть или, еще лучше, приползти туда, в этот город, обмирая.
Тюрьма – это то, чего всегда не хватает свободным.
Запретный город. Подкрашенный под золото камень и зеленая от тоски бронза.
Потолки под небом да стражники по бокам.
И все-таки, куда ему, маленькому, до того, такого же, который во мне.
КАК СТАТЬ ИМПЕРАТОРОМ
– А почему вы не хотите сфотографироваться в одежде императора? Все хотят,- утверждающе спросил меня фотограф-китаец, который с двумя своими коллегами потоком «шлепал» снимки у Запретного города, что за площадью Тяньаньмынь в Пекине.
Спросил и прищурился.
В их гардеробе можно было увековечиться в трех видах: в желтом императорском облачении с шапкой, в виде генерала средних веков с мечом или солдата-маоиста времен перманентной борьбы с врагами.
Я с тоской посмотрел на провинциальных китайцев из глубинки, человек пятнадцать которых толпились в императорских одеждах, ожидая своей очереди на фотосессию, и еще на одного, забитого, с генеральским якобы мечом во весь его рост.
Все задрипанные сельские коммунары, слегка испуганные невиданным потертым гламуром и ценами, единогласно хотели хоть на минутку увековечиться именно в императорской хламиде. Я почему-то вспомнил рекламу химчистки под названием «Престиж» и обычные частные такси с надписью «VIP». Короче, весь этот джентльменский набор для наполнения личности полноценным, но недорогим самореспектом.
И решительно взял солдатскую форму.
– Снимок хороший, – сказала уже дома жена. – Но неужели там не было генеральской формы? Мне кажется, тебе бы это лучше подошло.
И я почувствовал себя императором.
ГЕНДЕРНОЕ
Один человек мне сказал, что мужчин не интересует глубокий внутренний мир женщины. И потому за фигурой и ножками они не видят своего счастья.
– А вы пробовали рассказывать плотоядным о душе? – спросил я и подумал подло: «На свете счастья нет. Но, к счастью, есть минет».
ВЕРА И БЕЗВЕРИЕ
Этот малоизвестный православный храм московской патриархии открыли в городе Шфарам, где живут израильские арабы. Подальше от евреев, если говорить правду. А иначе вообще зачем говорить?
Сюда приезжают русские репатрианты из Назарета и всего севера страны. Настоятель прихода против съемки не возражал, но попросил не снимать лица прихожан.
– Не все хотят, чтобы их увидели соседи.
– В смысле? – переспросил я. – А что здесь, секта или что-то запрещенное?
– Нет, – объяснил батюшка. – Но боятся. Они сами себя боятся…
– Ладно, – согласился я, хотя и не понял.
И зачем тогда надо было уезжать из России?
Камеру мне все-таки чуть не ломанули с подачи какой-то истерички в черной монашеской робе. Типа, чужак проник.
– Мы не верблюды, чтобы нас снимали, – брызнула она свободой своей воли.
И я сплюнул в сторону.
А недалеко, на берегу Тивериадского озера, живет отец Иринарх, хороший товарищ, мимо которого я редко проезжал, не навестив. Тепло с ним и легко. Никогда не спорили, не возникало причин. Сам он грек, хорошо говорящий по-русски. Бывший пулеметчик греческой армии.