― Хорошо, ― согласился я. ― Оставим эту скользкую тему. Тогда хоть расскажите, зачем пришли? И куда собирались нас умыкнуть?
― Дурак, совсем дурак, ― печально вздохнул Мерин.
А у Бульбочки от переизбытка эмоций снова потекла кровь из носа.
Вопросы мои носили риторический характер, потому что ни на какие ответы я не рассчитывал: ясно, что передо мной были профессионалы. И по этой же причине надо было как можно скорее отсюда сматываться, пока к ним не присоединились озабоченные их задержкой коллеги.
― Ладно, ребята, вижу, устали вы, да и нанервничались, надо отдохнуть, ― сказал я, уверенно беря со столика шприц и поднимаясь на ноги. ― Извините, условия полевые, антисанитарные, так что если у кого СПИД или там гепатит, говорите сразу, поставлю в очередь последним.
Я мог только предполагать, что в шприце сильное успокаивающее. Но надеялся уточнить по реакции пациентов: будь там яд, уж этого они бы от меня не скрыли. Но оба только злобно глядели на меня, пока я прямо через брюки вкалывал им в мышцу ровно по половине содержимого. Средство оказалось качественным: сморило их быстро, минуты за полторы. Но я на всякий случай перед уходом оттянул им веки, проверил реакцию. Тем временем Нинель успела переодеться в джинсы с ковбойкой и схватить в охапку свою сумочку, я рассовал по карманам пистолеты, удостоверения и прочий добытый в сражении инвентарь. После чего мы без сожаления покинули это сонное царство.
Но нервотрепка на этом не кончилась.
Как я и ожидал, буквально в пяти метрах от парадного стоял с погашенными огнями микроавтобус, за рулем которого темнела фигура водителя. Поэтому, выйдя на улицу, я подхватил Нинель за талию и быстрым шагом ринулся в сторону, прямо противоположную моему дому.
Нам пришлось дать хорошего крюка, прежде чем, изрядно поплутав дворами и задворками, я вышел наконец к своему подъезду. Но и тут сперва оставил девушку на улице и зашел первым. Только убедившись, что там нас никто не поджидает, пригласил ее внутрь.
Всю дорогу Нинель молчала, как воды в рот набрала. О состоянии свидетельницы можно было судить разве что по тому, как сотрясалась ее крепко вцепившаяся в мою куртку рука. В лифте мне удалось наконец рассмотреть ее лицо: круглые глаза, серые щеки, трясущиеся губы. А едва мы переступили порог моей квартиры, девчушку оставили последние силы и Нинель буквально зашлась в рыданиях.
Так, всю в слезах, я и довел ее до кушетки на кухне, уложил прямо в одежде, укрыл пледом, погасил свет и оставил одну. После чего почувствовал, что и меня самого бьет изрядный колотун ― отпускающее напряжение выходило вместе с силами, словно гелий из воздушного шарика. Спотыкаясь, я добрался до бара и, неприлично стуча горлышком бутылки о край стакана, налил себе коньяку. Проглотил, прислушался к ощущениям: дрожь постепенно стихала, как стук уходящего поезда. Подумал ― и уже более твердой рукой повторил.
Через пару минут стало не просто спокойно, а даже почти блаженно. Захотелось прилечь прямо здесь, на коврике возле бара, чтобы в случае чего далеко не ходить. Но мне удалось пересилить себя и закрыть бутылку. Правильность этого поступка подтвердилась очень скоро: еле-еле передвигая ноги, я едва добрался до постели, скинул на пол одежду и, как показалось, еще в движении к подушке начал видеть первый сон.
Снилась мне моя детская любовь Светочка Королева.
Как идем мы с ней, два первоклассника, по засыпанной шуршащей осенней листвой аллее сразу после памятного события ― приема в октябрята. Я сжимаю ее ладошку в своей, весь трепеща от мысли, что впервые держу за руку девчонку не потому, что оказался с ней в паре на прогулке, а потому, что сам сделал это и она меня не отвергла. Я все стараюсь заглянуть ей в лицо, но никак не могу: она смущенно отворачивается в сторону.
А когда мне все-таки удается это сделать, я с изумлением обнаруживаю, что никакая она не Светочка, а моя бывшая жена Татьяна, с которой мне хорошо было только в постели, а все остальное время мы страшно скандалили. Так, в скандале, очень не по-хорошему, и расстались. Лицо у Татки злое, холодное, как тогда в суде, где мы делили мою коммунальную комнату. Одета она для суда странно, даже неподобающе ― в то самое школьное платье выше колен, что было на ней, когда мы встретились на районной олимпиаде по истории, откуда я увел ее к себе домой и с ходу уложил в койку.
Я вглядываюсь в Таткину ненавистную скандальную рожу и чувствую, что с каждым мгновением хочу ее все больше ― я всегда хотел ее тем сильнее, чем больше она скандалила. Я хочу ее прямо сейчас, несмотря на то, что здесь же, в узком полутемном коридоре нарсуда, рядом с нами стоит и строго грозит мне пальцем невесть откуда взявшаяся Ставрида в том самом своем малиновом костюме.