Два сердечка бились чуть ли не в такт. Кровь каждой быстро пульсировала по венам, отдаваясь глухими ударами в ушах. Только кромешная тишина тьмы слышит волнительную мелодию двух молодых сердец, словно теплую музыку жизни среди пустого, безжизненного холодного пространства этажки.
Подруги уже шли по лестнице, подбираясь ко второму этажу, как Аня неожиданно остановилась и шепотом сказала:
— Тихо! Ты слышала?
В тенях лица Лены, подчеркнутых отраженным от пола светом фонарика, блеснула мокрая пелена на нижних веках глаз. Скулы заметно приподнялись, а нижняя губа медленно опустилась, и она, обращаясь к Ане, умоляюще простонала:
— Пожалуйста, пойдет отсюда.
— Быстрее. Побежали, — сказала Аня и быстро рванула наверх, перешагивая через одну ступеньку. Лена — не думая — за ней. Только и слышала Аня за спиной дрожащий голос, чуть не срывающийся на крик:
— Я тебе говорила! Я же тебе говорила!
В ушах встал непрерывный гул от быстрого кровотока в перепонках. Убегая наверх, присматриваясь к ступенькам лестницы и стараясь светить не только себе под ноги, но и Ане, Светлова почувствовала как затряслись ее руки. Она стиснула рукой телефон, чтобы не выронить его. По щекам щекотно побежали слезы. Страшно думать, что может сейчас с ними статься.
Казалось, что внизу раздаются какие-то шумы. Это, верно, кто-то бежит за ними. На черных пролетает лестницы мерещилось, что из темного угла, или из самого проема выскочит некто здоровый, схватит за руки Лену и потянет вглубь, в самую тьму. Она же такая маленькая, хрупкая девочка; она даже не закричит от испуга.
— Ну быстрее же, Аня, — вытянула умоляюще ее имя. — Ну что ты там? Аня, быстрее!
— Да заткнись ты! — рявкнула Воскресенская, вставляя ключ в замок.
Дужка замка расцепилась. Ударив им о железную дверь, Аня мигом сняла замок и плечом оттолкнула дверь, которая распахнулась на крышу этажки. Побежав на выход, Лена чуть не свалила подругу с ног, от чего получила в спину свирепый взгляд и, возможно, пару бранных слов в придачу. Дверь захлопнулась и Аня, накинув замок на внешнюю сторону двери, сцепила дужку с корпусом замка.
— Аня! Аня, ну что нам теперь делать? Мы же теперь заперты здесь! О-ой! — простонала она. — Я ведь знала… Знала! Что нам делать, Аня-я? — замерев на месте и прижав пальцы обоих рук ко рту, волновалась Лена. Круглые глаза с ужасом и надеждой смотрели в спину Ани. На ее лице, как два маленьких ручейка, блестели слезы.
Вытащив ключ из замка, она не спеша положила его в карман куртки и обернулась к подружке. Не раздвигая губ, Аня сдержанно, дружелюбно улыбалась Лене, как улыбалась всегда, желая ее успокоит. Когда Аня так делала, глаза ее лучились нежностью, в которых тем не менее засела глубокая грусть.
— Дура! — закричала Лена. — Я же чуть в обморок не упала! Теперь мне будет это сниться до конца дней.
— Хоть теперь у тебя будут нормальные сны.
Одной Лене известно, что она из всего этого извлекла. Скорее, она расценила произошедшее как злую шутку подруги, к которым — говорила она себе — надо бы уже давно привыкнуть. На самом же деле Аня понимала, что небольшой испуг может отпугнуть назойливую хандру Лены, а то, право, невыносимо уже смотреть на эту кислую физиономию, постоянно кусающую свою нижнюю губу.
3
Над девочками почерневшее, местами еще темно-серое, сплошное, непроглядное небо. Ни луны, ни тем более звезд — все скрылось от людских глаз, потерялось. Вокруг были сплошные стены, кое-где исписанные надписями, застланными в вечернем сумраке черной пеленой.
Лишь два небольших проема выглядывают наружу. Один смотрел на четырехэтажки, дворы, небольшой парк слева, чуть дальше улица Каменная, справа Лесная, которую пересекает Парковая; отсюда видно край дома Ани на Ветхой. Другой устремлялся прямо в лес, где Аня закопала Норда. Сейчас с этой стороны ничего не видно, а днем можно увидеть почти каждый дом, в том числе ржавую крышу Веры Ивановны.
Пока Лена около первого проема раскладывала листы прихваченных из дома старых газет, Аня стояла в стороне и смотрела в сторону леса, втягивая в легкие едкий дым сигареты. Всегда было грустно смотреть в эту сторону: там две смерти, там безвозвратное увядание, там доказательство беспомощности человека; в той стороне все, что ожидает каждого, что приближается и к Ане. Она замахнулась окурком и бросила как можно дальше. Красный уголек дугой устремился вниз.
Как и Лена, Аня сняла с плеча свою сумку и положив под себя, поджала ноги и обняла колени руками. Бетон все еще сохранял холод покинувшей город зимы. Приятная легкость, которая обняла Аню сегодня у пруда, безвозвратно улетучилась, забыв, что именно тогда сердце Ани было для нее самое желанное; на всем свете самое любимое было для нее сердечко. Предательски испарилась она — эта легкость красоты и любви: покинула Аню, подразнив ее кратким мгновением, оставив после себя приторно-горький привкус во рту.
— Ты забыла что-ли? — присев спросила Аня.
Сказав, что не забыла, Лена поднялась и достала из сумки бутылку портвейна. Аня не вставая, лишь немного приподнявшись, достала из своей — черной, с птицей в уголке — штопор.
— Я так, если только пару глотков, — сказала Лена передавая бутылку. — Не охота сегодня.
Говорила она так, будто того требует формальность, ведь Лена никогда много не выпивала, по большей части потому, что трех-пяти глотков ей было вполне достаточно. У Ани немного не так: она, конечно, любила быть попьянее, чем подруга, но во всяком случае перестала напиваться как раньше. Бутылка полностью не опорожнялась, а плотно закупоривалась пробкой и после хранилась под кроватью.
Некоторое время подруги сидели молча и смотрели кто куда. Лена наблюдала, как кто-то выгуливает в парке собаку, Аня же пристально вглядывалась в неподвижное небо.
— Скоро утки прилетят? Они когда у нас прилетают? — задумавшись спросила Аня. Опьяняющая дымка медленно и приятно застилала глаза.
— Какие утки? — хихикнула Лена положив подбородок на колени.
— Я сегодня была у пруда. Пустой он, и неба в нем нет. Некому в облаках плавать. А когда опустила руку, ничего, кроме воды не почувствовала. — Аня осеклась. — У тебя нет ощущения, будто что-то сломалось?
— Ну, не знаю, — пыталась сообразить Лена. — Может быть и есть… Когда хандра, да, есть такое, — придумала она.
— Я только все не могу понять, где сломалось, — глядя куда-то вдаль говорила Аня. — Может там сломалось? — Подняла голову вверх. — Или здесь? — Снова опустила вниз. — А может быть во мне… Или в тебе. Лен, в тебе что-то сломалось? — посмотрела она на подругу.
— Не знаю, — грустно ответила Лена, — может быть и сломалось что-то. Только я сама не знаю, что.
— Вот и он не знал, а тоже чувствовал, что сломалось. Ты же помнишь? С его рожи ухмылка то не сходила. Я раньше думала, что он смеется, а ведь нет, теперь поняла — он ухмылялся. Неужели думал, что победит ее… Или он так ее победил? — Она вопросительно посмотрела на Лену.
— Аня, — подняла она голову поморщив лицо, — я не улавливаю. Ты о Наумове? Кого он победил?
— Судьбу! — загорелись глаза Ани. — Да хоть самого Бога. Как хочешь, понимай.
— Смертью победил Бога? А еще меня дурой постоянно называешь, — довольно улыбнулась Лена, вернув подбородок на коленки.
— А сама ты думала о смерти? — помолчав продолжила Аня.
— Когда плохо, думаю. Когда хандра, хочется взять, и покончить с этим. — Она сделала паузу. — Просто иногда жить страшно. Бывает, мне кажется, что я не выдержку всего этого. Но сейчас лучше. Я просто знаю, что надо переждать. Знаешь, это тяжело описать: становишься такой одинокой, никому не нужной…
— Оставленной, — с пониманием добавила Аня.
— Да, точно, оставленной, — закивала Лена.
— Вот и я думаю, — поднимая бутылку сказала она. — Все чаще теперь думаю.
Как подстреленная птица камнем врезается в землю, так и последние слова впечатлительно ударили по Лене. Она медленно набрала в легкие прохладный вечерний воздух и тяжело, будто силясь, выдохнула. В такие редкие минуты откровения с Аней, ей всегда хотелось обнять подругу, а лучше даже вместе поплакать. Это утешает, и Ане — считала она — слезы бы пошли только на пользу. Лена любит поплакать, от этого становиться легче; слезы всегда что-то смывают.