— Если ты не удочеришь, они заберут меня в приют, как для собак и будут держать, пока у них не найдется повод вышвырнуть меня, понимаешь? — С серьезным дипломатичным видом посмотрев на Николая качнула она головой. — Тебе не надо будет содержать меня. Квартира у меня есть. Заработок найдется… Короче, прокормить себя смогу. — Махала она пакетиком над кофе. — Только оформить… Как это называется? — Замерев, призадумалась она. — Короче, удочерение просто оформить и все.
— Мне уже пятнадцать… будет, — сделав паузу, продолжила она. — Только три года продержаться…
— Но я не могу, — перебил ее Николай.
— Что… Да… — замялась Аня. — Я же тебе объяснила, — поддалась она вперед, снова теряя терпение. — Ну что непонятного то? Тебе не надо будет меня обеспечивать. Удочерение оформим, чтобы они отвязались от меня и ты отдельно и я отдельно, и пошли все они на хер, мрази конченые! — вскипая подняла она тон.
— Подожди, только не нервничай, — приподнял он ладони вверх, будто защищаясь или остерегаясь любого гневного всплеска Ани. — Я уезжаю отсюда. Продаю по-быстрому свою квартиру и уезжаю. Подожди, подожди, — приподнял руки, останавливая Аню. — Я тебе объясню, чтобы ты поняла, что со мной этот вариант ну никак не получится. Я поеду в монастырь, на самый север. И это решено окончательно. Там я постригусь в монахи и больше никогда не выйду за стены того монастыря, — сказал он, будто сам слабо верил своим словам. Соболева на самом деле одолевали большие сомнения, что и этот шаг может быть последним в его жизни. Как бы не сорваться снова, на другое место; как бы не разочароваться опять.
— Идиот что-ли? — Подавшись назад с искренним удивлением сказала Аня. — Тебе то от кого бежать? Нет, ну ты так и скажи…
— Хватит! — Перебил он. — Для начала оскорблять перестань, — озлился он больше на ее обидное удивление, чем на идиота. — Хамство свое хотя бы на время уйми. — Он опустил голову, как призадумавшись, и тихо, словно сам с собой рассуждая, сказал: — И какой из меня родитель… — но сразу поднял глаза на хмурую Аню. — Родственники! У тебя же кто-то остался?
— Нет никого, — рявкнула Аня выпячивая губы и морща нос. — Одна в банке осталась — наедине с вами, членистоногими! Как же вы меня…
— Где осталась?
Аня не ответила, а гневно, с отвращением смотрела на Николая, будто это именно он, и никто иной, испортил ей всю жизнь.
— Ты не удочеришь, — без вопросительной интонации сказала Аня. Она знала ответ, но хотела удостовериться.
— Нет. Извини, если нарушил твои планы, — безразлично сказал он, смотря в окно и поднося кофе ко рту.
— Все вы… — стала Аня нервно стучать длинным ухоженным ногтем указательного пальца правой руки по столу. Ее глаза сузились, а нос все также морщился от отвращения к собеседнику. — Все вы только и бежите отсюда. Кто сожрать не может, бежит как вонючий таракан с помойки. Все вы одинаковы, уроды, только уходите по разному. Трусы поганые, вот вы кто. Мрази! — взвизгнув заключила она.
Не опуская на стол стакан кофе, Николай молча, со спокойным видом выслушал Аню. Когда она, взвизгнув, обрушила на его голову последнее слово и замолчала, отвернувшись к окну, он спросил:
— Ты закончила говорить?
— Закончила! — крикнула она ему в лицо, словно плюнув.
— Тогда я пошел, — сказал он и поднявшись со стаканом ушел в подсобку.
Часть 2. Глава I
1
Явившись посреди третьего урока в школу, Воскресенская, миновав турникет стала как в ступор. Сверху, с потолка холла на нее устремился неподвижный черный зрачок на стеклянной роговице которого блекло отражалась сама Аня с непомерно большой головой и будто бы раздутой, свесившейся на плечи шевелюрой, маленькими — треугольником — ножками, сузившимися в высоких ботинках с заправленными в них джинсов.
Камеры поставили в пятницу, но Аня этого не знала, потому как ушла, не просидев и двух уроков. Было понятно, что это все следствие скандала с никому ненужными школьными тетрадями, о которых забыть принципиальная в характере Ирина Васильевна никак не могла.
Словно силясь переглядеть округлый нависший глаз, Аня стояла неподвижно, как дикая кошка, которую застали врасплох — пригнет спину и опустит скалясь голову с прижатыми острыми ушами и смотрит на недруга исподлобья, приготовившись отстоять свое право на территорию. Ни один мускул не дернулся на лице Ани, даже не сработала привычка свесить на глаза брови; ни единый ее пальчик на руке не шелохнулся, а глаза ни разу не подались в сторону. Она стояла не моргая, словно принимая какой-то брошенный лично ей неравный вызов.
Как высматривая, запоминая каждые черты лица непримиримого своего врага, Аня так и стояла замерев, вглядываясь в неподвижный зрачок камеры. Она не могла знать, куда выводится изображение с этого искусственного глаза, но верно предположила, что прямиком на монитор Ирины Васильевны. Невозможно забыть, по чьей милости каждые две недели к ней домой ходит эта противная тетка из опеки. Всем своим невозмутимым, но хладнокровных взглядом она утверждала уверенность в своих силах, в неоспоримой достижимости своих целей — что расплата за ее обиды и унижения, неминуемо, как следствие незримого закона, обязательно настанет. Аня еще не знает когда, не знает как, но уверена окончательно и бесповоротно, что то неминуемо.
Возможно, Аня была бы довольна собой, увидев выражение лица Ирины Васильевны, которое как обмякло от странного зрелища стоящей напротив камеры посреди пустующего холла девочки с задранной вверх головой. Более чем с пять полных минут директор со смешанными чувствами, с интересом и крайним смущением наблюдала за этой странной Воскресенской. Та словно научилась смотреть через камеры, сквозь стены и даже через строгие очки Ирины Васильевны, проникая за глаза и высматривая ее обнаженную душу в мельчайших деталях.
Директор, не отводя глаз с монитора, откидывалась на спинку кресла, потом приподнималась, и чуть ли не задевая носом монитор, разгадывала черно-белое застывшее лицо Ани; потом снова откидывалась назад и задумчиво подперев подбородок рукой ждала, когда Воскресенской самой надоест стоять так без толку. Наконец, Ирина Васильевна, не выдержав и воскликнув: «Господи! Да что же с ней такое!», — сорвалась с места к выходу школы. Но она уже не застала Аню. Пока директор стремительно шла по коридору, в это же самое время и терпение охранника дало трещину.
— Что, камеры не видела? Так и будешь целый день пялиться?
— Уроды, — не оборачиваясь сказала Аня и пошла на второй этаж.
***
На втором уроке — который Аня пропустила — по партам пошла записка: своего рода школьная петиция, или скорее предварительный опрос, призванный собрать подписи и тем самым оправдать готовящееся обращение к школьной администрации в лице директора. Неизвестно, от кого исходила инициатива, а скорее всего к этому подвела не одна голова, но в записке недвусмысленно предлагалось переложить всю вину за пропажу тетрадей на Воскресенскую. Впоследствии необходимо было составить краткое, коллективное, а выходит — анонимное письмо и выбрать поверенного, который передаст его Ирине Васильевне. В желаемом исходе опроса, в целях которого он был начат, и не стоило сомневаться, потому как меры дисциплинарной ответственности уже были объявлены, и несли они коллективный характер для всех девятых классов, что вызвало бурю подросткового возмущения. Жирным крестом перечеркивалось все «лучше», что могла предложить школа в удовлетворении юного порыва: теперь исключались все мероприятия и походы — уже запланированные и еще нет. Но самое страшное прозвучало в конце: ни один ученик ни одного девятого класса не попадет на школьную дискотеку, проводимую в конце учебного года. Конечно, скорее всего это был блеф, но а если… Это то и настораживало.
Петиция оправдывалась просто и ясно: Воскресенской всего этого не нужно — она сама избегает всех возможных мероприятий и даже под угрозой наказания никогда на них не являлась, а потому, что с ней станется? Да и ей то бояться наказания? Одного больше, одного меньше — нет разницы! Безусловно, за этим «безобидным» оправданием скрывался не малый слой накопившейся к Ане неприязни некоторых сверстников, но на счет личных мотивов — естественно — никто не зарекался. Надо сказать, что как нелюбима была Воскресенская в своем же классе, вышло не все так однозначно, как, вероятно, предполагали инициаторы готовящейся петиции. Не все подписали пущенную по партам записку — нашлись и те, кто увидел в этом явную несправедливость, но, к сожалению, большинство выразилось «за». Да если бы и не было этого большинства, а скажем, собралось человек пять-семь, то и этого вполне достаточно, чтобы Ирина Васильевна прислушалась и, возможно, объявила об отмене своего решения.