В тот же день я, испытывая от своего негодования почти болезненный зуд, потребовал в библиотеке Нью-Йоркскую телефонную книгу. Я написал ему. Конечно, без особой надежды на то, что Айвен ответит мне. У гениального ребенка, пожалуй, много других забот, отличных от чтения писем. Но с каждой буквой мне становилось легче, и оно, в конце концов, того стоило. Я сидел в прохладном читальном зале библиотеки, вдыхал сладковато-горький запах лакированного кедра, низко склонившись над столом, и писал:
"Меня поразил и расстроил твой цинизм! Как ты мог говорить так о смерти? Названия передачи не помню, ты вспомнишь сам. Наверное, ты никогда никого не терял и, может быть, не такой уж ты и умный! Смерть — это навсегда. Мой отец умер, и его больше нет, и я не увижу его, и однажды я сам умру, и на моем месте будет так же пусто, как теперь на его. Если бы ты лучше разбирался в жизни, ты бы не посмел сказать, что смерть — это проблема будущего тебя. Однажды ты умрешь, и это будет страшно. (Но не думай, что я угрожаю тебе, я умру точно так же). (То есть, не думай, что я угрожаю тебе самоубийством, я имею в виду вещи, которые просто случаются. С нами всеми). И если бы ты умирал, если бы ты был серьезно болен, все это не казалось бы тебе шуткой. Люди такие смелые, пока не верят в смерть. Заткни свой болтливый рот, придурок. Это не тема для пустых разговоров!
С наилучшими пожеланиями,
Джек Хендерсон."
К концу письма я отказался от остатков вежливости и ничуть об этом не пожалел. Я опустил письмо в почтовый ящик и знал, что не буду ждать ответа. Через пару дней мне стало немного стыдно.
А через две недели я получил письмо. Отправителем значился Айвен Яковлев. Я не вскрывал конверт часа три, мне было страшно, моя злость уже прошла, и я понимал, что нахамил незнакомому человеку. Может быть, он вырастет и напишет книгу, где упомянет одного ужасного Джека Хендерсона, провинциального эпистолярного берсерка. В конце концов, я решился прочитать письмо.
Я растворял в стакане таблетки, ложкой создавая водовороты, а взгляд мой следовал за неаккуратными, чуточку странноватыми (он ведь иностранец, у них другой алфавит) буквами. Они вели меня в странное, странное место, где все, что мне казалось простым, становилось запутанным и сложным.
"Здравствуй, Джек!
Спасибо за письмо, оно показалось мне интересным. Я рад, что ты решился мне написать и соболезную по поводу твоего отца. Жизнь обладает рядом преимуществ, однако есть и негативные стороны, к примеру, ее конечность. Давай-ка не размазывать слезы по щекам. Посмотрим на это с другой стороны и приготовимся не существовать. Может быть, очень-очень долго. Однако Вселенная имеет в своем распоряжении бесконечное число возможностей, настолько огромное, что нет вещи, которой не может случиться однажды. В том числе, ты можешь вдруг по неясной причине начать существовать снова, родиться заново или восстать из мертвых, может быть даже все разом, потому что мы входим в такую область, где одно может уже не отрицать другого. Ты, вероятно, будешь мертв очень-очень долго, но хорошая новость в том, что время для тебя остановится, так что это будет как стандартная ночь сна, а затем ты снова будешь жить. Однажды в бесконечности это неизбежно случится. Однако насчет формы и времени ожидания сказать ничего не могу, в конце концов, я не ставлю цель основать новую религию. Хотя мог бы, если бы этого захотел. Как великий американский человек с простым рабочим именем Джим Джонс.
Не грусти и больше не лей слезки на письма,
Айвен Яковлев, комедиант среди философов, философ среди комедиантов, пользователь банальных тропов, телепроповедник всякого рода вечностей, защитник угнетенных, свободных и любящих, враг всех стоматологов и счастье своих родителей.
P.S. По мнению моей мамы то, как ты пишешь букву "Р", говорит о твоей неуверенности."
Никогда, подумал я, не знал человека, который так любил бы выпендриваться. С этой фразы я и начал свое ответное письмо. Только когда я поставил точку, мне стало понятно, что Айвен хоть немного, но успокоил мой непрестанно, как сердце, бьющийся в груди страх. У его слов не было убедительности религиозных текстов, но и поверить в них, странным образом, было легче. Никаких условностей, только огромная цифра, в которой может поместиться все. У меня заболела голова от одного представления о бесконечности. Если каждый из живших, живущих и тех, кто еще только будет жить, может повторить свое существование (даже не один раз), насколько велика должна быть бесконечность времени.
Так что в конце письма я поставил осторожное "спасибо". Мне не хотелось, чтобы он слишком уж возгордился. Но я не мог не признать, что Айвен был блистательно великолепен, и на следующий день я показывал письмо всем своим знакомым.