Дождь, казалось, сравнялся с ритмом, в котором по мне путешествовала кровь, у этого был неожиданный эффект, голова закружилась, и я сам себе показался таким чужим. Шум подъезжающей машины прорвал пелену, мембрану, тонкую пленочку, разделявшую меня со мной. Я вздрогнул, метнулся к окну и увидел такси.
— Айвен! — крикнул я, высунувшись из окна, прекрасно зная, что он еще не слышит меня. И что скоро услышит. Я понесся по лестнице вниз, крича маме:
— Приехал! Приехал!
— Вот и чудно! — сказала она, а конец ее фразы потонул в нетерпеливом стуке дождя, когда я распахнул дверь. Такой дождь должен был стать доказательством существования Бога. Кто-то должен был стоять на злобной, черной туче и лить на нас воду из огромного небесного ведра.
Мгновения, когда я ждал открывающейся двери, показались мне бесконечными, они тянулись, как жвачка, прилипшая к ботинку. Наконец, я впервые в жизни увидел Айвена по-настоящему, никаких долгих путешествий между стеклами камеры и экрана.
Он был долговязый, тощий подросток, выросший слишком решительно, чтобы успеть познакомиться со своим телом, и оттого неловкий, чернокудрый и черноглазый, наследство от еврейского отца, но невероятно бледный. Прикус у него был неправильный, но от этого улыбка странным образом казалась искренней и открытой, прекрасной в несовершенстве.
На нем была эта странная, пушистая красноармейская шапка, похожая на безухую ушанку. В ней горела нашивка с серпом и молотом в кроваво-красной звезде. Происхождение, прошлое в мире далекого социализма было частью его шоу, его бренда, ироничной рамкой для его слов. Я подскочил к нему, не обращая внимания на обжигающий, совершенно не летний холод дождя. Я протянул ему руку, но Айвен положил чемодан и поцеловал меня в щеку. Мне сразу вспомнились фотографии, где коммунисты в строгих костюмах целовали друг друга на официальных встречах.
— Джек, дорогой мой друг, не ожидал, что мое путешествие однажды закончится. Думал, мне предстоит умереть в пути!
Русский акцент у него был просто невыносимый — часть его программы. Айвен провел в Америке почти пять лет, за которые он мог избавиться от этого акцента, тем более, если он вундеркинд. Русский акцент мог быть вызовом или тоской по Москве, и уж точно был визитной карточкой Айвена.
— Айвен! — сказал я. — Я так ждал, что ты приедешь!
— Иван, — сказал он.
— Что?
— Это произносится так: Иван.
— Я, пожалуй, буду говорить "Айвен".
— Ладно, — сказал он, засмеявшись, оттолкнул меня, легко и даже не обидно. — В таком случае, я буду называть тебя Норман Бейтс.
Айвен не дал мне ответить, развернулся к таксисту, прижал руки к сердцу и крикнул:
— До свиданья, сэр, до свиданья! Никогда не забуду ни вашей доброты, ни вашего одеколона! В этом мире бояться нечего, все мы — дети любви! Передавайте привет дочурке, и пусть ваша бабушка поправляется, она прожила достойную жизнь, пусть же ей окажут достойную медицинскую помощь!
Таксист помахал Айвену.
— Пока, Иван! Хорошего тебе лета! Когда захочешь уехать из этой дыры, звони и проси прислать к тебе Стива!
Айвен снова повернулся ко мне, все еще широко, блистательно улыбаясь.
— Не так уж он ненавидит мою страну и всех к ней причастных, как мне показалось три часа назад. Мне обычно попадаются какие-то поддельные простые, настоящие американцы, да?
Химия между словами "поддельный" и "настоящий" показалась мне почти ощутимой, как электрический разряд.
У Айвена тоже были веснушки, множество, куда больше, чем у меня. Почему-то я от этого расстроился.
— Почему ты такой бледный? Ты что, умираешь?
— Умираю, как хочу есть. Где это можно осуществить?
— Я серьезно. Ты смертельно болен? Ты скоро умрешь?
— Нет, но это очередной культурный миф о том, что гений должен заплатить за свое маргинальное положение в обществе. Пересекая границы, будь готов к неожиданным последствиям. В лучшем случае можно стать безбожником.
— Что ты несешь?
Он приобнял меня за плечи, я и не заметил, как мы поднялись на крыльцо.
— Джеки, дружок, люди обычно стараются оправдывать эти мифологемы, потому что сами выкормлены ими. Культура, наша мать, дает нам мало возможностей для боя.
— Моя мама готовит вишневый пирог, — сказал я. — У тебя нет аллергии на вишню?