В свете всего этого мне казалось тем более странным, что Самир с ней об этом не говорил. Я была убежденной феминисткой и, разумеется, считала, что у женщин должны быть ровно те же права и возможности, что у мужчин. При этом, однако, я оставалась реалисткой и понимала, что, живя в нашем обществе, человек должен хоть немного думать о том, что он транслирует в мир.
Ясмин транслировала секс.
Входная дверь снова хлопнула, и я увидела, как полицейские возвращаются к себе в машину. Впереди упругой походкой шагал Гуннар, пригибаясь под натиском ветра. Одной рукой он придерживал кепи, а в другой нес портфель. Анн-Бритт поспевала следом за ним, семеня по обледеневшей дорожке и не высовывая рук из глубоких карманов пальто.
Стало светлее, и серо-стальное небо тяжко повисло над самыми верхушками деревьев. Одинокие снежинки кружились в танце с ветром; они опускались на землю, чтобы затем вновь взвихриться и взмыть вверх. Деревья и кусты тянули озябшие ветви к тому скудному свету, который еще оставался, твердо уверенные, что однажды придет весна. Газон выглядел неопрятно – повсюду, где успел поиграть Винсент, виднелись проплешины, покрытые замерзшей глиной, в них четко отпечатались его маленькие следы – хрупкие, застывшие во времени и пространстве. По другую сторону живой изгороди лежали луг и позеленевшая от старости медная крыша усадьбы Кунгсудд, что означает «Королевский мыс».
Такое название могло натолкнуть на мысль, что усадьба располагалась на этом самом мысе, но по правде говоря – это остров, который сообщается с большой землей посредством моста. Пейзажи здесь идиллические, на грани пасторальности[10]. Вокруг усадьбы расположились штук пятьдесят домовладений, большинство построек застали прошлую смену столетия. Многие из них первоначально принадлежали усадьбе, но в первой половине девяностых были распроданы. Прочие же сразу служили летними дачами для обеспеченных жителей Стокгольма.
Летом редкая застройка утопала в пышной зелени – участки леса вклинивались в нее со всех сторон. На скальных площадках вдоль берега повырастали новостройки с большими причалами. Там, где расселились сливки общества, царили сталь, стекло и бетон, а машины, припаркованные на их подъездных дорожках, были сплошь скоростными, баснословно дорогими и немецкими.
Однако достоинства Королевского Мыса не исчерпывались красотой – еще здесь было безопасно. Мы счастливо избегали тяжких преступлений, а волна наркомании, захлестнувшая в последние годы уже столько стокгольмских предместий, у нас встретила достойное сопротивление.
Без происшествий все равно не обходилось: недалеко от моста пьяная шестидесятилетняя женщина осенью наехала на маленькую девочку – та всем смертям назло выжила, но серьезно пострадала. В одной из роскошных темниц на берегу повесился мужик, жена которого оставила его ради тренера по теннису. А несколько недель назад работавшая на семейство де Вег прислуга, колумбийка, сбежала из усадьбы, даже не вынув из духовки булочки.
Из прихожей донеслись шаги.
Я оторвалась от окна и обернулась.
Самир вошел в кухню, рухнул на стул напротив, и наши взгляды встретились. Лицо его было бледным, а лоб блестел от пота. Я встала, подошла к нему и, опустившись рядом, обвила его руками.
Он шумно задышал.
– Меня, они подозревать меня, – выдохнул он. – Они считать, это я что-то сделать с Ясмин.
– Нет конечно, никто так не считает. Они задавали мне те же самые вопросы. Это их работа.
Самир сухо рассмеялся, освобождаясь от объятий.
– Как они могут такой предполагать? Как такой вообще может прийти в голову? Чтобы я, ее отец… Моего. Собственного. Ребенка.
Слова вырывались у него какими-то толчками, отчасти потому, что он едва сдерживал подступившие рыдания. Самир закрыл лицо руками, и плечи его затряслись в такт всхлипываниям. Когда я увидела, как невыносимо страдает человек, которого я люблю, когда услышала в его голосе отчаяние, проступавшее в каждом сказанном слове, когда ощутила его страх – тогда меня охватил гнев.
– Почему они ничего не делают? – воскликнула я, ударив по столу ладонью. – Почему не ищут ее, вместо того, чтобы задавать нам дурацкие вопросы? И что такое они нашли на скалах? Она, эта Анн-Бритт, сказала мне, что они сделали «определенные находки». Что это, черт побери, должно означать? Разве они не должны рассказать нам, что обнаружили? Разве мы не имеем права знать?
10