<p>
"Лист летит на лист,</p>
<p>
Все осыпались и дождь,</p>
<p>
Хлещет по дождю"</p>
<p>
Като Гёдай</p>
Все люди - зануды.
Он был великолепен. Этакая могучая посредственность, серая мышь... Нет, не мышь. Крыса. Большая, пухлая серая крыса. Иван Петрович Сидоров. Вася Пупкин, Отто Нормальфербраухер, Хуан Перес и Месьё Ту-ле-Мон в одном флаконе. Его голос нудно и маслянисто лился в уши, проникая всё глубже и глубже, обволакивая мои извилины липкими медовыми струями. Я зевнул. Глаза потихоньку слипались, голова клонилась набок, а внутри уже начали копошиться смутные картинки будущих сновидений. Внезапно голос исчез - словно отрезали. Я встревоженно открыл глаза. Но нет - этот Джон Смит всё так же сидел рядом, рассматривая меня так, как однажды мой пёс - мелкий двухкилограммовый княв - рассматривал связку молочных сосисок, ненароком свесившуюся со стола.
- Э... э... э... - я прочистил горло и, с потаённой надеждой, что он уйдёт, спросил: - Так вы заполнили входящую форму тринадцать дробь четыре бис в ручном и электронном виде?
Это сосредоточие обыденности протянуло мне голубоватый бланк о четырёх листах, заполненный мелким, но очень разборчивым почерком. Я горестно вздохнул и углубился в изучение данного жизненно важного документа. Проклятье. Все верно. Я вздохнул ещё разок и спросил:
- Значит, вы заявляете, что изобрели аппарат, способный раздваивать, расстраивать и сколько там ещё "ивать" сознание и на этой основе создавать некую виртуальную реальность?
- В общих чертах - да, - с готовностью закивал Сидоров, - но не виртуальную. Иначе, чем бы мой аппарат отличался от обычного виртуализатора? Скорее, сущностную. Знаете, есть в Интернете такие тесты? Кто ты в мире таком-то? Трёх мушкетеров, Песни Льда и Пламени, Средиземья, Вархаммера... Ну и так далее. Вы пыхтите, отвечаете на глупые вопросики. Пытаетесь отвечать честно. Потом переотвечаете. И так далее. Так вот, мой аппарат раз и навсегда ответит на этот животрепещущий вопрос. Раз и навсегда! Вы будете знать кто вы в любом мире. В соответствии с вашей сущностью.
- Ага-а-а, - неопределённо протянул я, - с сущностью значит. И как же ваш аппарат определяет эту самую сущность?
- О! - восторженно воскликнул Сидоров, - это прекрасный вопрос! Понимаете, не каждый локальный индивидуум компетентен отрицать тенденции ортодоксальных эмоций. Поэтому, мы мoжeм пpийти к oбщeмy кoнфидeнциaльнo вaжнoмy кoнceнcycy, aпeллиpyющeмy эгaлитapнoмy пpepoгaтивy...
Бла, бла, бла... Я раздражённо поморщился изнутри. Три мушкетера? Песнь Льда и Пламени? Вархаммер? Опять? Хотя понятно: скучная унылая работа, жена-стерва, дети-балбесы. Вот и тянет их всех туда, где "звон клинков и шипенье плазмоганов". То ли дело я. Образованный, начитанный, эрудированный и потрясающе умный. Глаза опять начали слипаться, я тряхнул головой и пододвинул к себе клавиатуру. Мой Медельсвенссон всё так же восторженно бубнил о "парадоксальных иллюзиях в аккомодальной стадии". Я вяло поставил галочку в окошке "Принято к рассмотрению", отодвинул клавиатуру и, подперев голову рукой, принялся "слушать", время от времени кивая головой, якобы в знак согласия. Привычка, выработанная годами упорных тренировок.
Все люди - зануды...
... Все гретчины - нытики.
Он был омерзителен. Этот вонючий гретчин, поганый грот. Нет. Не грот. Сквиг. Огромный, откормленный сквиг. Тоже мне, помесь Красного Бобо и Макари. Его визгливый голос терзал уши, не давая сладко заснуть. Внезапно голос исчез - словно отрезали. Я встревоженно открыл глаза. Но нет - этот перекормленный Фиксит всё также сидел рядом, рассматривая меня так, как голодный сквиг рассматривает жирного снотлига. Интересно, а бывают на самом деле жирные снотлинги? Отвлёкся...
- Э... э... э... - я прочистил горло и с потаённой надеждой, что он уйдёт, спросил: - Ты панимаишь, ваиводе нужны реальные парни для этай работы, а не кучка таких гротов, как ты?..
...Я помотал головой, приходя в себя. Мой Матти Мейклинен копошился рядом, похрюкивая от возбуждения:
- Ну как? Работает? Кем вы побывали? - его голос теперь походил на визг возбуждённого поросёнка. - Я же говорил, говорил!
- Что как? - несколько равнодушно произнёс я. - Ничего особенного я не почувствовал.
Сидоров сразу приспустился, словно разваренный кусок колбасы, чью шкурку безжалостно проткнули, погрустнел:
- Как не почувствовали? Не работает? Не может быть... - голосом обиженного ребёнка проблеяло это лысенькое недоразумение, обиженно хлопая ресничками.