Быть может, верно, что нельзя научиться тому, что достойно знания, — все, что учитель может сделать, это лишь указать на пути. Тони пошел по собственному пути, лежавшему между наукой отца и музыкой и поэзией матери. Он знал, что он их разочаровывает, но это его мало тревожило. У него просто не было никакого интереса к математическим отвлеченностям, увлекавшим его отца. Все, что не основывалось на реальности или иллюзии чувств, для него не существовало, и даже когда он был еще мальчиком, решение задач казалось ему лишь одной ступенью выше решения загадок, помещаемых в воскресных газетах. Он предпочитал бродить по молчаливой поляне, любоваться желтовато-белой луной и испытывать глубокое, странное влияние ее мягкого сияния, чем разглядывать в телескоп уродливо-фантастическое увеличение, будто бы представлявшее мертвый мир, и заучивать фантастические названия несуществующих «морей» — названия, которые он тут же с отвращением забывал. Что за нелепая страсть к каталогизации и номенклатуре! Тони слушал почтительно и терпеливо и забывал с безразличием, принимаемым за глупость. Но самому себе он говорил:
— Ну какой смысл считать, что вы сделали нечто замечательное, назвав воробья Passer vulgari или как он там называется? И что можно узнать о воробьиных свойствах воробья, вскрыв его маленький трупик и составляя потом целые теории о форме его коготков и клюва? А затем из него набивают чучело и воображают себя Гете!
Тут он приходил в ужасное волнение и молился, сам не зная чему:
— О Господи, пожалуйста, не делай из меня набивателя чучел Passer'ов, пожалуйста, не делай! Я хочу…
Он не знал, как выразить свои желания, но мысль его была такова: «Я хочу жить с живыми существами, жить их жизнью и чувствовать, что они живут во мне, а не вскрывать их и давать им названия».
Точно так же обстояло дело с ботаникой и зоологией. К чему выискивать редкие растения, собирать коллекции каких-то поблекших листьев, стеблей и увядших лепестков и утверждать, что любишь цветы? Однажды ему стало совсем тошно: он нашел особый вид зверобоя и гордо указал на него отцу, который тотчас же сорвал растение, показав Тони, что у него более узкие листья, чем у другого вида, — что Тони видел и до того, как растение было сорвано, — и поэтому оно называется «ангустифолия». Ангустифолия! Всякий и без того увидел бы, что у растения узкие листья, не давя его под прессом. Тони всегда с наслаждением ездил в Лондон в зоологический сад, из которого его с трудом уводили, но в то же время терпеть не мог Музея естественных наук с его бесконечными рядами стеклянноглазых чучел за стеклянными витринами.
И Хенри Кларендон, поглаживая свою темную бороду, окидывал сына холодным взглядом голубых глаз и говорил, что из него никогда не выйдет ученого. Это не мешало Тони чрезвычайно гордиться ученостью отца и считать его самым благородным человеком на свете. Итак, они безмолвно пришли к дружескому соглашению быть разными, хотя Хенри Кларендон не мог не испытывать легкого презрения к человеку, лишенному научных интересов, а Тони не мог не поражаться, что люди придают столь большое значение таким мелочам, — если вы смотрите на вещи обоими глазами — вы невежественны и подвержены заблуждениям, но если вы прикроете один глаз козырьком и поставите микроскоп между вторым глазом и рассматриваемым предметом, то вы непогрешимы.
Хенри Кларендон был сознательным атеистом. Тони, озадаченный тем, как директор школы истолковал один текст Священного Писания, спросил отца:
— Папа, как бы ты определил, что такое Бог?
Хенри Кларендон поднял голову от заметки «о колебаниях в плоскости эклиптики», которую он читал, и спокойно ответил:
— Бог — это точный эквивалент шекспировского «дукдам»[9] — слово, чтобы собирать дураков.
И возобновил прерванное чтение, а Тони ушел ни с чем, ушел посидеть у кустов лаванды.
Хенри Кларендон никогда не вмешивался в религиозные убеждения жены и позволял ей делать все, что заблагорассудится, чтобы обратить сына. Он принадлежал к тому, ныне вымершему, типу людей, которые все еще верят, что истина — их истина — велика и одержит верх. Тони обнаружил, что с материнской религией труднее бороться, чем с отцовским практическим атеизмом. В религии было слишком много элементов, привлекавших его, и в то же время миссис Кларендон пускала в ход все средства материнского убеждения, что Тони считал не совсем честным. И Тони, которому было тогда около пятнадцати лет, однажды сказал отцу, обсуждая с ним эти вопросы:
9
Дукдам — древнегреческое заклинание, которым созывают глупцов (Шекспир, «Как вам это понравится», акт II).