— Это восхитительно. Поедем туда когда-нибудь, или ты не хочешь?
— Нет, мне будет только приятно поехать туда с тобой. Это был важный этап на извилистой дороге, которая меня привела к тебе.
— А это что такое? — спросила она, указывая на сложную и пышную лепную работу, зарисованную в другой тетради.
— Это часть бокового придела в церкви в Палермо. Мне пришлось оставить рисунок незаконченным, потому что появился сторож и сказал, что срисовывание оскорбительно для Бога. Он сказал это после того, как потряс своей кассой и получил несколько монет.
— А это?
— Это рисовано в Риме. Но довольно рассматривать эти старые тетради, Ката, давай выйдем.
— Отлично, — сказала Ката, наспех перелистывая их. — Но тебе, Тони, не нужно покупать новую тетрадь. В двух из них всего по нескольку рисунков.
— Нет, нужно! Мне нужна особая тетрадь для Каты. Я хочу изучить твое тело глазами, как я изучаю его прикосновением. Я хотел бы увидеть, как ты шьешь или читаешь совершенно раздетая. Я не говорю о позировании. Тебе не нужно сидеть неподвижно.
— С удовольствием. И я тоже заведу себе тетрадь. Нет, я проявлю расточительность и куплю две. Одну для Тони и одну для Эи. Есть места, которые я должна зарисовать.
Когда они направились к пьяцце, Ката сказала:
— Ты рисовал, когда я тебя узнала впервые, Тони? Я не помню.
— Да, рисовал. По правде говоря, в Англии в одном специальном маленьком ящике, закрытом на замок, хранится набросок твоей головы, который я сделал однажды вечером, и еще другой набросок, где ты стоишь на берегу нашего бассейна; там есть еще кое-какие реликвии.
— Что же это?
— О, твои письма, маленький платочек, который ты уронила и который я украл, и тому подобные сентиментальные пустячки.
— Очень мило с твоей стороны, что ты их бережешь. Ты подаришь мне эти два наброска?
— Конечно, но они ужасно неумелые, хоть и лучше того, что я делаю теперь. Я ничего не рисовал с августа 1914-го до прошлого года, и мне пришлось начать с начала.
— Тони! — вдруг сказала Ката.
— Что, милая?
— Можно мне купить гитару?
— Конечно. Тебе нужны деньги?
— Нет, у меня очень много. Но ты не считаешь это глупостью?
— С чего бы? Это было бы забавно. Ты играешь на гитаре?
— Кое-как играю. У меня была гитара, когда я была студенткой. Мы все играли. Ты уверен, что тебе это не кажется…
— Чем?
— О, ребячеством или претензией, чем-то вроде Wandervogei[236]?
— По-моему, гитара в миллион раз лучше радио. Для меня нет ничего ребяческого или претенциозного в том, чтобы иметь музыкальный инструмент, даже если не умеешь на нем играть. А ты умеешь. Ты споешь мне что-нибудь из песен Гейне, Ката?
— Попробую, но мне сначала надо поупражняться. Интересно, можно ли на Эе найти какие-нибудь ноты?
— Пожалуй; если нет, то мы попросим их выписать из Германии.
— По-моему, это просто смешно, — сказала Ката, — что в современной жизни и у современных людей считаются неловкими такие естественные и простые вещи, как покупка гитары или любовь. Я считаю, что мужчины и женщины, вероятно, очень злы, злы от природы.
— Я думаю, что это служанки «бизнеса» — война и религия — виноваты в этом. Я не считаю, чтобы люди были злы от природы, по крайней мере в том, что касается подобных вещей. В конце концов, если понаблюдаешь за очень маленькими, еще не говорящими детьми, то видишь, что они делятся своей едой со всеми, кого любят. Кажется, будто все это не важно, но в конце концов пища — это все, чем владеет ребенок. И дети предлагают поделиться именно этим, а иногда и отдают совсем.
— Но они ведь и отбирают подаренное.
— Правда, и это доказывает слабость человеческой природы. Но самое важное, что они предлагают вам подарок и иногда позволяют, чтобы его приняли. Это доказывает, что совсем юный человеческий детеныш еще не окончательно эгоистичен.
— Ты любишь детей? — спросила Ката, с беспокойством взглядывая на него.
— Мне еще не попадался ребенок, который бы мне понравился, — сказал Тони, смеясь, — но может быть, и попадется такой — твой, например.
— Ах, мой, — сказала Ката и тотчас же заговорила о чем-то другом.
Тони пошел в банк, чтобы получить по чеку деньги и проверить, имеет ли силу его новый аккредитив, а Ката тем временем примеряла сшитые для нее платья. Затем они устроили новую оргию покупок, купили Кате яркий шарф и несколько носовых платков, шляпу, гитару и ноты и выписали еще ноты из Лейпцига. Они не забыли купить тетради для рисования, карандаши и резинку — самую необходимую часть всего снаряжения, по словам Тони, и два томика Гейне и Ариосто, так как Тони внезапно решил, что ему хочется все это прочесть. Потом они сидели в кафе на пьяцце, попивая лимонад со льдом и глядя на публику, пока не пришло время ехать домой. Заплатив за сшитые платья, они издержали еще около двух фунтов и чувствовали, что ведут роскошную и расточительную жизнь; и, конечно, больше чем два фунта стоили радости этого утра.