Но всякая альтернатива будет неизбежно наталкиваться на существующие политические, экономические обстоятельства и социокультурные особенности общества, на обширные «пласты традиционализма». Выявление возможных альтернатив модернизации неизбежно приводит к выводу, что различные сценарии будут заканчиваться одним и тем же — возвратом к той действительности, которая сложилась в России в ходе реализованной модернизации.
К примеру, тот же вариант развития России в пореформенный период должен учитывать «феномен радикализма». Радикалы в России представляли своеобразный слой разночинцев и полуинтеллигенции, сознание которых формировалось под влиянием европейских социалистических идей. Но, поскольку между этими идеями и действительностью пореформенной России существовал разрыв, перенесение их на российскую почву не могло родить ничего, кроме мифов, которыми и руководствовались теоретики и практики «революционного движения»[95].
Так, деревня оказалась невосприимчива к абстрактным политическим лозунгам, с подозрением отнеслась к социалистическим агитаторам и предлагаемым ими планам общественного переустройства. Крестьянство в целом сохраняло лояльность по отношению к самодержавной власти и связывало с ней свои надежды на справедливое решение вопроса о земле.
Поэтому после резких скачков и, казалось бы, необратимых преобразований очень многое в России вновь возвращается «на круги своя», причем возвращается не только то, что действительно необходимо для сохранения ее своеобразия и самобытности, но и то, что является далеко не самым лучшим в характере народа и правящей элиты, что тормозит ее культурное и социальное развитие — апатия и приниженность значительной массы населения, бесправие рядового человека перед начальством, несоблюдение законов и властями и гражданами, самодурство и насилие власти и т. п. В этой связи А. Ахиезер по праву апеллирует к такому негативу, как мощь традиционализма, всегда препятствующая полноценной модернизации. «Верховная власть в России, начиная с Петра I и по сегодняшний день, много раз пыталась осуществить хозяйственно-экономические реформы, но, в конечном счете, ни разу не достигала ожидаемого результата»[96]. «Культурологические и социокультурные исследования, — утверждает он, — позволяют понять: глубокий смысл хозяйственно-экономических реформ в России в том, чтобы компенсировать различными способами острую нехватку в массовой культуре ценностей, ориентированных на хозяйственно-экономическое развитие, на прогресс. И причина здесь одна: российское общество в своей исторической основе традиционно. Наследие давно ушедших времен и сегодня мощно влияет на сознание и поведение людей»[97].
Об этом повествует и социолог К. Костюк: «При достаточно глубоком усвоении западноевропейских модернизационных моделей Россия всегда сохраняла нетронутыми базовые структуры традиционного общества, которые и блокировали ее самостоятельное развитие. Наиболее явно противоречие между современными и традиционными чертами проявилось в тоталитарном советском обществе, которое, участвуя на равных с современными демократическими обществами в технической революции, восстановило при этом самые архаичные основы с элементами сакрализации сознания и восточного деспотизма. Демонтаж этих структур лишь изменил формы всепроникающего противоречия между архаикой и модерном, проявляющегося в многочисленных контрастах постсоветской действительности. Переплетение старого и нового, традиций и новаций здесь столь многообразно и сложно, что не позволяет применять стандартные модернизационные концепции к России»[98]. В таком обществе не было условий и стимулов для равного участия всех в свободной социальной конкуренции на рынке труда и способностей.
В традиционном обществе люди, в силу разнообразных факторов поставленные в условия выживания, — из-за природной скудости места обитания, закоренелости привычного существования вряд ли станут рваться к «лучшей жизни». В таких сообществах вырабатывается уверенность в невозможности перемен, и, пока она господствует, эти люди будут убеждать себя и других, что перемены вообще нежелательны, что их обедненный и скромный образ жизни, что та «узкая колея», в которой их жизнь движется, есть идеал, единственно то, что нужно. Под эти представления как бы подгоняются мораль, правила поведения, религия, идеология, в целом культура.