После мучительно долгого молчания Дэвид вынул руки из карманов и направился к Кэрли.
— Ты всегда была более ловкая, чем я, — произнес он, остановившись в нескольких шагах от нее.
— Только потому, что это для меня очень важно…
Дэвид мучительно знакомым жестом погладил подбородок.
— Это твоя игра, — сказал он.
Она вздохнула.
— У тебя, наверное, сотня вопросов?
— Да, они были, но ты уже ответила на них огромным количеством лжи… И я не хотел бы сейчас вновь услышать ее. Поэтому говори прямо, что у тебя на уме?
Сколько Кэрли знала Дэвида, он всегда, когда подвергался эмоциональной угрозе, уходил как бы в раковину жесткости, используя нападение для защиты, нанося удары по кому-то или чему-то, что ближе. В последние месяцы жизни матери он и его отец почти не разговаривали между собой. Когда мать умерла, Дэвид отказался нести нагробное покрывало, во время отпевания сидел, как окаменевший, с сухими глазами. Потом сразу ушел и не присутствовал при обряде погребении. Когда в полночь Дэвид еще не вернулся домой, его отец позвонил Кэрли. Она нашла его на кладбище у могилы матери распростертого на цветах, всхлипывающего и вздрагивающего всем телом.
Не зная, как сейчас установить контакт с Дэвидом, Кэрли сказала:
— Прости меня.
В душах обоих блеснул маленький луч надежды.
— И ты прости.
Ветер сдул прядь ее волос на лицо, образовав временное укрытие от его пристального взгляда. Кэрли убрала волосы за ухо. Она больше не могла прятаться от Дэвида.
— Иногда я думаю о принятых когда-то решениях и их последствиях.
Не просто выразить мысли и чувства, угнетавшие ее многие годы, словами.
— Время от времени я позволяю себе помечтать, какая бы была наша жизнь, если бы я была немного постарше и чуточку поумнее.
Кэрли горько улыбнулась.
— Но я делаю это не очень часто.
Дэвид смотрел мимо Кэрли. Его взгляд был обращен куда-то вдаль.
— Скажи, почему ты позволила Итену поверить, что я отец Андреа? — сказал он, решив взять на себя инициативу.
— Я все время гадала, каким будет твой первый вопрос?
— Для того, чтобы ты могла попрактиковаться с ответом?
Она закрыла дверцу машины и подошла к старому толстому пню. Однажды они рисовали на нем белые и черные мишени, в тот год, когда Итену на день рождения подарили ружье. Кэрли, не стряхивая листья, села на него.
— Я никогда не говорила Итену, что ты отец Андреа. Он сам пришел к такому заключению.
— Которое ты предусмотрительно решила не поправлять.
Кэрли решила сказать Дэвиду всю правду. Хотя эта мысль и ужасала ее. Мир Андреа был построен из хрупких картонных квадратиков, скрепленных иллюзорным клеем секретов и лжи. То, что Дэвид сейчас узнает, Кэрли не смогла бы рассказать никому и никогда.
— Меня изнасиловали, — сказала она, погружаясь в тяжкие воспоминания.
Дэвид остолбенел. Первой его реакцией было не поверить сказанному, и не потому, что случившееся унижало его своей жестокостью, а потому, что оно казалось весьма правдоподобно. Прежде, чем он успел что-либо ответить, циничный мужчина внутри него уступил место доверчивому мальчику. Злость захлестнула его волной, годы исчезли…
— Кто?
— Этого я сказать тебе не могу, — ответила она спокойно. — Если ты не можешь принять мое условие, то нет смысла продолжать разговор.
— И ты позволила ему уйти просто так? — недоверчиво воскликнул он. — Твой отец тоже…?
— Вспомни — мой отец тогда уже умер.
Осколки памяти поражали его, как последовательные удары молота о наковальню: «Боже мой, я забыл. Так много произошло в ее и моей жизни».
— А что же мать? — это был глупый вопрос, он сразу же пожалел, что спросил. Мать Кэрли на протяжении всей семейной жизни находилась в тени мужа. После его смерти она стала совсем беспомощной, как птичка колибри.
— У нее были свои проблемы.
— Скажи, кто?
— Никто.
— Как ты могла позволить этому мерзавцу остаться безнаказанным?
— Я хотела, чтобы никто ничего не узнал.
— Даже я? — спросил Дэвид, резонно обидевшись.
— Я хотела рассказать тебе. Это и было целью моего приезда к тебе в Нью-Йорк на уик-энд, но ты был так занят своими делами… Вопрос об аренде, отклонение твоего рассказа газетой «Нью-Йоркер»…
— А также бумагами, которые я должен был подготовить к следующему дню, — закончил Дэвид.
Спор, который случился между ними в то воскресенье после обеда, возник в его памяти с удивительной ясностью. Дэвид много работал и так устал, что у него не осталось сил вспомнить и подумать о проблемах Кэрли. Тогда она плакала у него на плече, а он даже не вспомнил о смерти ее отца. Сейчас Дэвид считал себя обязанным стоять и слушать ее, думая о том, почему он не сделал того, что должен был сделать, почему Кэрли поступила так, а не иначе. Монтгомери чувствовал себя как бы бегущим, понимая, что если остановиться, то все останется по-старому — он будет по-прежнему думать, что все могло быть иначе.