— Но ты же сейчас здесь?
Он продолжал стоять к ней спиной:
— У меня не было выбора. Последняя просьба отца — похоронить его рядом с могилой моей матери.
— И это единственная причина твоего приезда в Бекстер?
— Отец боролся со смертью около двух недель… Однажды, когда он уснул, моя душа вырвалась наружу и приказала мне явиться сюда. Это можно счесть колдовством.
Его переживания передались ей, тяжесть их становилась почти невыносимой.
— Что я могу сказать, чтобы убедить тебя? Какие слова ты хочешь услышать?
— Не знаю, — Дэвид взмахнул руками. — Я думал, что знал тебя так хорошо, Кэрли. Нет, черт возьми, именно знал. Мы провели…
Она не могла больше сдерживаться:
— Хватит, Дэвид. Ты делаешь только хуже.
— Так ли уж сложно то, что я спрашиваю, Кэрли, скажи мне только правду. Когда ты ответишь мне, я обещаю, больше ты меня никогда не увидишь.
— Ты очень изменился после переезда в Нью-Йорк. Каждый раз, как я приезжала туда, чувствовала, что какая-то стена растет и растет между нами, преодолеть ее становилось для меня совершенно невозможно. Ты реже стал писать, а когда приходило письмо, то я видела в нем лишь твои проблемы, неудачи и разочарования. Никогда никаких вопросов ни обо мне, ни о том, что со мной происходит.
Она видела из писем, что он как будто забыл о существовании их любви, ее надежд и ее одиночества.
— Мы столько раз назначали день нашей свадьбы, а потом ты вновь и вновь откладывал ее. В последний мой приезд в Нью-Йорк ты вообще забыл об этом, появился лишь перед самым моим отъездом — я не могла больше терпеть такое.
Это была правда, но не вся. Ее любовь, стремление всегда быть вместе в преодолении трудностей не подвергались сомнению.
— Я не забыл тогда о тебе. Ты приехала неожиданно, не предупредив меня. Кэрли, я был так удивлен твоим приездом в те выходные, когда похоронили твоего отца. Если я не смог быть на кладбище в тот день, то скажи мне, ради Бога, как я сумел бы встретиться с тобой, тем более не зная, что ты в Нью-Йорке. В твоем упреке не было и нет никакого смысла.
— Тогда все это было забыто.
— Неужели все, что было тогда между нами хорошего, не в счет.
— Почему же? — Остаток фразы замер на губах Кэрли от звука открывающейся входной двери. Послышался голос:
— Мам?
Кэрли охватила паника.
— Мам, ты наверху?
— Что такое, Кэрли? — спросил Дэвид, заметив, как она дрожит от страха.
— Это Андреа — она не должна видеть тебя здесь.
Кэрли метнулась к двери, но было уже поздно.
Глава 2
Андреа сразу же заметила испуг матери, потом обратила внимание на незнакомого мужчину. Он держал руки в карманах брюк и от этого, а может от настороженности в глазах, выглядел неуверенным и расстроенным.
— Что происходит? — спросила девочка, тревога матери насторожила ее.
Мать была авторитетом в жизни Андреа. Хоть иногда ее чрезмерная забота наводила скуку. Она всегда была дома, когда дети возвращались, всегда готова была забрать ее и братьев из школы не смотря на то, сколько у них уроков, и когда они заканчиваются, а на выходные она непременно возила их куда-нибудь отдохнуть. Мать была миротворцем в семье, иногда разрешая затянувшиеся споры, а иногда пресекая их в самом начале.
— Ничего, — ответила Кэрли. — Ты напугала меня, вот и все, — она подошла к дочери, слегка обняла и поцеловала.
— Почему ты вернулась домой так рано? Как ты добралась? Ты не заболела?
— Нет, я забыла абонемент на экскурсии, — сказала Андреа, посмотрев на незнакомца, стоявшего позади мамы. — Я пыталась дозвониться, чтобы ты мне его привезла, но никто не подходил. Тогда мне пришлось договориться с Виктором, и он подвез меня домой, — она взглянула на мать с упреком. — А где ты была?
— У меня были кое-какие дела в городе.
Кэрли подошла к холодильнику, вынула абонемент из-под магнита на двери и передала его Андреа. Взяв его, она прижалась к матери, пучок ее волос перекинулся через плечо.
— Кто он? — прошептала она.
Кэрли немного замешкалась с ответом. Андреа почувствовала покалывание в голове, пониже затылка, и звон в ушах. Такое с нею случалось и раньше, когда она заходила в комнату, и разговор между родителями вдруг прекращался. Андреа знала, что разговор шел о ней, хотя они всегда это отрицали. Отец редко говорил с ней. Когда ему что-то не нравилось — ее платье казалось ему узковато или, по его мнению, что-то было сделано не так по дому — то он говорил это не ей непосредственно, а передавал через мать.