Ныне на ленинградской земле установлены памятники пограничникам.
Священна эта земля, политая кровью наших бойцов.
Священны эти памятники.
В сорок первом мне было семнадцать — возраст, когда впечатлительность чрезвычайно обострена. Навсегда врезались в мою память мельчайшие подробности первых боев. Многое из того, что было позднее, забылось, а бои на Кингисеппском шоссе и на Ораниенбаумском плацдарме запомнились так крепко, что я и теперь могу рассказать о них во всех деталях.
А не рассказать нельзя. Многие сотни писем, полученных мною со всех концов страны, содержат просьбу написать о близком человеке (отце, сыне, брате или муже), ушедшем на фронт с батальоном пограничников и погибшем в бою.
Переписывалась я все эти годы не только с нашими боевыми товарищами и с родственниками погибших пограничников. В поиске, который мне довелось вести, принимали участие работники Всесоюзного радио и Центрального телевидения, сотрудники Центрального архива и Музея пограничных войск, командиры и политработники пограничных частей, «красные следопыты».
Теперь, когда книга написана, я хочу от всей души сказать им спасибо за помощь.
БАТАЛЬОНЫ УХОДЯТ НА ФРОНТ
Воскресным утром батальоны курсантов вышли в город на так называемую строевую прогулку.
Духовой оркестр играл марш. Колонны подтянутых парней в зеленых фуражках, как всегда, привлекали внимание жителей Нового Петергофа. Было торжественно и празднично.
Неожиданно возле командира, руководившего прогулкой, остановилась машина. Из кабины ее выскочил дежурный по училищу. Он произнес всего несколько слов. Сразу же прозвучала команда, и батальоны изменили направление движения. Курсанты продолжали бодро петь строевые песни. А через несколько минут они услышали из репродуктора краткую речь В. М. Молотова, обращавшегося к советскому народу от имени Коммунистической партии и Советского правительства.
Еще недавно казавшаяся невозможной война стала жестокой реальностью.
Гитлеровская Германия, вероломно напавшая на нашу страну, нацелила удары своих войск на ее жизненно важные центры.
Теперь есть все объективные, научные, доподлинные объяснения причин прорыва и выхода врага на подступы к Ленинграду за каких-нибудь полтора-два месяца войны. Но тогда, безусловно, никто не мог объяснить, почему это произошло. Да и некогда было объяснять. Сражаться против фашистских армий, готовить страну и народ к тяжелым военным испытаниям — вот что стало главным.
Все понимали, что положение складывается тяжелое. Дни и недели проходили в тревоге. Напряжение на фронтах не спадало.
Родные места многих наших курсантов были уже оккупированы врагом. Обычно такие веселые, парни посуровели и как бы сразу повзрослели. Понимая, что фронту нужны хорошо подготовленные командиры и политработники, они нет-нет да и писали рапорты с просьбой немедленно отправить их на фронт. Я тогда работала в столовой училища и хорошо знала многих курсантов. Иногда они не прочь были запросто, «по-домашнему» поболтать со мной, и я разделяла их настроения, их решимость сразиться с врагом на поле боя.
Теперь немного смешно вспоминать, как я, в то время по сути еще подросток, выслушивала в столовой нечто вроде кратких исповедей. Выслушивала с сочувствием и, как мне казалось, даже с пониманием. Собеседники мои были, конечно же, старше меня, но я умудрялась давать им советы. Наивными были эти советы. Но, видимо, непосредственность, чувствительное девичье сердце располагали, влекли ко мне в трудную минуту взрослых, мужественных людей.
Много сил пришлось затратить политработникам училища, чтобы до времени сдержать боевой порыв курсантов и направить его в нужное русло.
Как-то утром (это было в начале августа), работая в раздаточном зале столовой, я вдруг услышала торжественные слова, доносившиеся с плаца: «…До последнего вздоха… клянемся!..» Подбежав к окну, я взволнованно глянула в него. Там, на плацу, перед Знаменем училища стоял монолитный строй. На лицах курсантов были сосредоточенность и решимость. Казалось, ребята смотрели куда-то вдаль, осмысливая происходящее за тысячи километров от стен училища.