Выбрать главу

Что же касается раненого танкиста, то он был доставлен в медсанбат, а затем эвакуирован в госпиталь. Врачи спасли ему жизнь, но ампутировали обе ступни. Я навестила своего подопечного в медико-санитарном батальоне. Но то была не последняя наша встреча. В феврале 1942 года мы снова увиделись. И об этом нельзя не рассказать.

Получилось так. Я ехала с эшелоном раненых, причем со мною были мать и младший брат, страдавшие дистрофией. На станции Киров я выскочила из вагона и побежала по перрону за кипятком. Неожиданно кто-то назвал мою фамилию. Однако знакомых мне людей поблизости нигде не было. Решив, что это какое-то недоразумение, я побежала дальше. Но меня догнал солдат-санитар.

— Кажется, вас узнал наш раненый. Пожалуйста, подойдите к санитарным машинам…

Я ожидала встречи с кем-либо из курсантов или командиров батальона майора Шорина. Но на носилках лежал человек, показавшийся мне незнакомым. Однако он знал меня по имени.

— Сестра!.. Вера Царева!.. Ведь это же я, танкист, которого вы вынесли с поля боя…

По правде говоря, я и тут еще не могла ничего толком сообразить. С поля боя мне и моим помощникам-курсантам приходилось эвакуировать много танкистов.

По-видимому, раненый заметил мою растерянность.

— Вспомните, сестричка, как вы ночью меня под огнем тащили… А потом пришли курсанты… Вспомнили? А еще вы ко мне в медсанбат забегали, когда сдавали раненых… Ножки-то мои — тю-тю…

Раненый подтянул шинель, и я увидела его забинтованные культи. Теперь-то уж мне все вспомнилось. Я пристально вгляделась в бледное лицо раненого.

— Повезло нам с вами, сестра, в тот раз… Очень просто могли попасть в лапы фашистов… Если бы не вы… Спасибо вам…

Танкист помолчал, вздохнул и, видимо, решив переменить тему, поинтересовался:

— Куда путь держите?..

Я рассказала об эшелоне с ранеными, о матери и о брате, которым грозила голодная смерть. У меня была надежда пристроить их где-нибудь в тылу страны. Мой собеседник оживился:

— Оставайтесь у нас в Кирове… У меня тут родители живут неподалеку… А?..

— Спасибо… Но я не могу остаться…

— Понимаю… Вы с эшелоном… Ну, тогда оставьте мать и брата… Я расскажу всем, кто они. Гарантирую, что им здесь будет хорошо… Мы, кировчане, за добро платим добром…

Раненый говорил с какой-то почти детской убежденностью. Чувствовалось, что его слова исходят из самого сердца. Но я твердо решила, что не оставлю здесь своих родных. Инвалиду-танкисту был нужен покой. Ему необходимо было внимание близких. Один больной в семье — тяжело, а трое — это уж слишком.

Между тем мой собеседник ждал ответа. Но я не могла сказать ни слова. К моему горлу подкатил комок. Чтобы не разрыдаться и не расстроить и без того взволнованного человека, я искренне поблагодарила его за добрые чувства, поцеловала на прощанье в колючую щеку и бросилась догонять отходивший эшелон…

Это было зимой сорок второго, а тогда, в сентябрьскую ночь сорок первого года, отправив в тыл раненого танкиста, наша группа двинулась по своему маршруту. Вражескую батарею тяжелых орудий надо было уничтожить во что бы то ни стало. Опасаясь, что я вновь устрою какой-либо сюрприз, лейтенант поместил меня в середине цепочки курсантов, приказав им следить за мной «не меньше, чем за противником».

Всю дорогу я молча переживала случившееся. Когда группа дошла до цели, командир оставил меня с курсантами Пахомовым и Сидорчуком, которые должны были прикрыть огнем отход своих товарищей после уничтожения вражеской батареи. Напряженно вглядываясь в темноту, я в какой-то момент увидела косо поднятые стволы орудий, похожие на шлагбаумы. Орудия глядели в ту сторону, откуда мы только что пришли. Меня поразили размеры этих орудий. Я подумала, что их обслуживает, должно быть, много солдат. И мне стало страшно за наших ребят, ушедших туда, к батарее.

Было очень тихо, подозрительно тихо. Минуты тянулись томительно долго.

Наконец три мощных, громовых удара почти одновременно взорвали тишину. В ушах у меня возник странный звон. «Шлагбаумы» как-то неестественно перекосились. Послышались взрывы гранат, вспыхнули языки пожара, затрещали автоматы, заметались тени людей. Внезапно выросший перед нами курсант Годованик сказал: