Как я уже говорила, в тот первый период войны передний край был неустойчивым, подвижным, и перейти его лесом было не так уж трудно. Акуленко, Марченко и я прошли в глубь территории, занятой противником, без каких-либо осложнений. Старший лейтенант шагал так уверенно, будто дорога была им хожена-перехожена. Кто знает, может быть, так оно и было. Пока мы пересекали довольно густой перелесок, Акуленко даже покуривал свою любимую «козью ножку».
У подошвы крутого косогора, поросшего редким кустарником, старший лейтенант указал мне место, откуда я должна была вести наблюдение, напомнил сигналы связи. Сам же он вместе с Марченко поднялся на косогор. Через несколько минут я увидела их лежащими на земле. Они поочередно прикладывали к уху телефонную трубку. Разумеется, там могла проходить только немецкая линия связи. Выходит, Акуленко и Марченко подслушивали разговор, который вел противник. Только тут я поняла, почему старший лейтенант взял с собою Ивана Марченко: тот хорошо знал немецкий язык.
Время тянулось медленно, и мне порядком наскучила роль наблюдателя. Но в какой-то момент я обратила внимание на то, что Акуленко и его напарник принялись быстро сматывать вражескую телефонную линию в бухты. Собрав несколько десятков метров провода, они отбросили его в сторону от линии. Не знаю, что было бы дальше, но тут произошло неожиданное: на косогоре стали рваться вражеские снаряды. Похоже было на то, что гитлеровцы заранее пристреляли эту небольшую высотку. Взрывы возникали неподалеку один от другого. Марченко поспешно скатился с косогора. Старшего лейтенанта не было видно в дыму разрывов.
Через несколько минут выяснилось, что Иван Марченко ранен. Правда, раны его не были серьезными. Я забинтовала их. Надо было уходить. Но Акуленко все не возвращался. Мы отправились искать его и нашли полузасыпанным землей возле одной из воронок. Нашли, откопали, проверили пульс. Старший лейтенант был жив. Осматривать его на месте я не рискнула. Мы с Марченко некоторое время тащили Акуленко на плащ-палатке. Тащили, пока не услышали вдруг сердитое:
— Да подожди ты, Вера!.. Ведь этак ты меня по кочкам и на тот свет отправишь!..
Обрадованные, мы наклонились над Акуленко. Я осмотрела его и не обнаружила никаких ранений и переломов.
— Как себя чувствуете, товарищ старший лейтенант?
— Плоховато я себя чувствую… В голове звон, тошнит немного… Но надо как можно быстрей уходить…
Обратный путь в батальон был нелегким. Теперь мы шли без дорог, пробирались чащей, кустарниками. К счастью, все обошлось благополучно: противник нас больше не беспокоил.
Контузия не прошла бесследно. Но крепкий организм старшего лейтенанта Акуленко быстро справился с ней. И все же несколько дней связь в батальоне обеспечивали его помощники. А помощников Акуленко умел находить. Особенно памятен мне один из них — наш батальонный радист, одессит Василий Гнатышин. До войны он служил в морской пограничной охране. Это был очень веселый человек, большой любитель пошутить, побалагурить. Как из рога изобилия, сыпались из него всякого рода остроты, анекдоты. Главное же его достоинство было в том, что он великолепно знал и любил свое дело, обладал бесстрашием и волевыми качествами истинно военного человека.
Под Петровицами противнику удалось потеснить роту лейтенанта Семина и приблизиться к наблюдательному пункту комбата. Обороняли НП до подхода курсантских подразделений связисты. Вот тут-то и показал себя Василий Гнатышин. Вместе с Василием Поповым, Петром Швецом и Петром Гусевым он стрелял по гитлеровцам из дзота, в котором стояла рация. Противник обрушил на дзот огонь тяжелых минометов. Перекрытия были повреждены. Попов погиб под обрушившимися бревнами наката. Гусев был оглушен. Он лежал на полу и корчился от приступов страшной рвоты. Гнатышин и Швец подбегали то к одной, то к другой амбразуре, отстреливаясь от наседавших на них вражеских пехотинцев. Улучив подходящий момент, Василий передал в эфир открытым текстом всего несколько слов: «Веду бой в окружении. Боцман». В штабе, с которым Гнатышин держал связь, эта радиограмма была принята.
Между тем бой становился все более ожесточенным. Гитлеровцы подползали к блиндажу вплотную. Гнатышин прицелился в одного из них, нажал на спусковой крючок винтовки, но выстрела не последовало — кончились патроны. Радист перебежал к соседней амбразуре, одну за другой проверил все винтовки. Магазины их были пустыми. Тяжело раненный Петр Швец впал в беспамятство. Найдя последнюю связку гранат, Гнатышин швырнул ее в гитлеровцев, когда они поднялись и бросились к дзоту. Швырнул, упал, пережидая взрыв, и вдруг услышал доносившееся снаружи такое знакомое и такое родное «ура!». А через минуту чуть ли не на голову Гнатышина свалились курсанты Иван Коровин, Федор Удин, Петр Скидан, Александр Пахомов, Дмитрий Морозов, Федор Батьков и Виктор Тетерин.